— А что стряслось? — удивляется Мари. — Все здоровы, никто не заболел.
— Дитя мое, — говорит Дроссельмейер, прижимая к груди ладони с переплетенными пальцами так сильно, словно каждое слово ему приходится выдавливать из себя вручную. — Дитя мое, мне сообщили, что Амадеус множественно покусал собаку. Так ли это?
— Пустяки, — смеется Мари. — Я помазала ранки йодом, и все уже прошло.
Но крестный кажется озабоченным:
— Мари, — говорит он строго, — проблема в том, что Амадеус продолжает расти и становится опасным. Сегодня он покусал собаку, а завтра может загрызть человека, если тот ему не понравится.
— Не обязательно. Ганс рычал на меня.
— А человек может накричать на тебя или даже замахнуться. И что тогда будет?
— Я же не вывожу его на улицу, а Ганса теперь запирают в будке. Ничего не будет.
Дроссельмейер закатывает глаза к потолку и выдает заключительный аккорд:
— Я думаю, — говорит он, — что Амадеуса нужно утилизировать.
Мари вздрагивает:
— Что?
— Уничтожить и останки пустить на генетический материал для опытов.
Мари бледнеет:
— Ты хочешь его убить?
— А что делать? — разводит руками Дроссельмейер. — Я должен это сделать.
Амадеус вдруг бросает недоеденное печенье на пол и, в мгновение ока, выбирается из своего высокого стула. Он бросается к Мари, дрожащими лапками обнимает ее и утыкается всеми мокрыми носами в ее пухлые щечки. Она тоже крепко обхватывает его, чувствуя через свитер острые коготки, царапающие кожу.
— Не бойся, — шепчет она, обливаясь слезами. — Я не позволю ему сделать это. Гадкий крестный, как ты можешь говорить такие злые слова? Твои подарки приносят только печаль. А твои сказки — это самые жестокие сказки на свете. Я помню одну, в которой ты убил целое семейство мышей, которые никого не убивали, а съели лишь немного сала. Такова победа добра над злом? Нет, такое добро и есть самое настоящее зло. Убить целый род, потом обвязать трупы пестрыми ленточками и водить от радости хороводы. Ах да, я забыла, самое главное, присыпать все сахарной пудрой, чтобы уж совсем тошно стало. Амадеуса я тебе не отдам!
Дроссельмейер замечает взгляд, которым она награждает своего любимца, и решает действовать хитростью, но во что бы то ни стало, добиться своего — обезопасить этот дом. Но говорить об этом решении еще рано, чтобы не получить куда более ужасные последствия. Поэтому он тихо говорит:
— Не смотри так пристально в его глаза. Wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein. Что означает: «Мари, не вглядывайся в эти глаза. Они глубоки и могут затянуть тебя как в омут. И что ты будешь делать, когда эти глаза точно так же взглянут на тебя?» Или что-то в этом духе.
И тогда Мари отвечает, выказывая присущую рассудительность, не изменявшую ей даже в детстве:
— Schlachtfelder sind wir allesamt, auf denen G;tter sich bekriegen. Фразу можно перевести так: «Крестный, мы всегда, всю свою жизнь находимся на полях сражений, на которых, на самом деле сражаемся не мы, а боги».
В эту минуту Дроссельмейер вдруг понимает, что Мари сильно выросла и поумнела, и не стесняясь, ставит себя на одну доску с ним, бывшим старшим советником суда. Это открытие не то, чтобы очень потрясает, но оставляет в душе нехороший осадок. Потому что ребенок должен оставаться ребенком для того, чтобы его можно было учить, воспитывать и розгами выбивать дурь. А иногда и хвалить, но в очень умеренных количествах. По праздникам.
— Мне, кажется, он понимает нашу речь, — говорит Дроссельмейер. — Амадеус разумен, и это тоже не есть хорошо.
Он еще некоторое время наблюдает за своей крестницей, которая пытается утешить крысу целой гостью арахиса, видит, как аккуратно животное разгрызает орешки, а потом сплевывает шелуху в специальную мисочку. «Да», — бормочет он про себя, — «несомненно, это разумное существо. Но разве разумные существа не опасны? О нет, это заблуждение. Даже обезьяны, имеющие зачаточный разум, чрезвычайно агрессивны. А уж про людей и говорить нечего. Что же делать, что же делать?»
Так, отягощенный думами он покидает дом Штальбаумов, но выход из тяжелой ситуации находится. Правда не сразу, а только на следующее утро. Еще во сне, ни на секунду не отключающийся мозг подкидывает идею, и всю ночь эта идея варится в тревожных видениях. Пока не обретает законченную форму. Недаром говорят;ber Nacht kommt guter Rat — «Пройдет ночь — придёт верное решение». И хотя Дроссельмейер не любитель опираться на народную мудрость, считая, что она только вульгаризирует общие истины и низводит их до уровня примитивного человека, в это утро он повторяет пословицу с видимым удовольствием. Верное решение найдено. И кажется, оно не нанесет слишком большого урона и не травмирует психику Мари, а благополучие девочки всегда стоит для Дроссельмейера на втором месте. Почему на втором? А потому, что на первом, априори и по умолчанию, для него находится наука.