– Я не буду этого делать.
– Чего – этого? Не пойдешь сейчас со мной наверх? Не станешь извиняться перед ребятами? Ладно, проехали. Все это пустяки, если только…
– Я не хотела ничего объяснять, ничего говорить – зачем, если ты сам не понял? Но раз ты настаиваешь, я не стала бы драться за наследство даже в том случае, если бы в завещании бабушка действительно оставила мне что-то ценное, а родственники не хотели уступить миром. Даже в такой ситуации не было бы и речи о судах и семейных распрях. А уж то, что предлагаешь ты… Это же подло, грязно – сам не чувствуешь? И, между прочим, противозаконно. Или тебя вместе с нашим прославленным другом-юристом такие мелочи не смущают?
– Вы закончили свою обличительную речь, сударыня? – Игорь саркастически хмыкнул и наконец оторвался от двери, не убирая, однако, расставленных перед девушкой рук. – Вы предпочитаете чистоплюйствовать и презирать окружающих, когда эти окружающие предлагают вам помощь? И при этом делаете вид, что не понимаете, о чем идет речь? Конечно, вы выше всех этих грязных меркантильных соображений, ведь вы питаетесь исключительно божьим нектаром и одеваетесь ночным зефиром, который струит… что там? Струит эфир? Ну, это неважно. Во всяком случае, деньги вам ни к чему. Так? И то, что они могли бы пригодиться вашему другу – немало, кстати, на вас потратившему за минувшие годы, – это тоже в расчет не берется, не правда ли?
Дашино терпение истощилось. Видит бог, она не хотела рвать с ним, она все еще была зависима – не от самого Игоря даже, а от нежных воспоминаний, сотнями нитей опутавших ее за пять прошедших лет и привязавших к этому мужчине, как всегда привязывают женщину длительные отношения и послевкусие былой любви. Но это… это уж слишком!
– Ты немедленно уберешь свои руки и выпустишь меня отсюда, – отчеканила она, глядя на него в упор. – Если хочешь, можешь составить счет… включи в него самые крупные расходы. Я постараюсь с тобой расплатиться – так быстро, как только сумею.
Игорь неожиданно отодвинулся в сторону, раскрыл рот, словно собираясь что-то сказать, но девушка, не слушая, не вникая и задыхаясь, как после быстрого бега, выскочила наконец на улицу. Осенняя грязь громко зачавкала под ее ногами, ветер и дождь уже пополам со снегом – ударили в лицо. Она быстро шла, не разбирая дороги; слева от нее отчаянно засигналила какая-то машина, рядом залаяла невидимая в темноте собака, и Даша вдруг сообразила, что уже очень поздно, наверняка не меньше полуночи, и добраться домой из этого престижного, но не слишком близкого к центру района будет непросто.
– Закурить не найдется, дамочка? – услышала она совсем рядом с собой тягучий, нарочито гнусавый молодой голос.
Вздрогнув, Даша обернулась и, сощурив глаза, попыталась сквозь туманную слякотную пелену разглядеть говорившего. Ей удалось это не сразу, но когда удалось – спокойствия не прибавило. Парень был не один; целая компания подвыпивших («А может, и хуже», – пронеслось у Даши в голове) подростков жалась к голым деревьям небольшого скверика, который девушке предстояло пройти.
Она, не отвечая ни слова, пошарила в кармане пальто и бросила ближайшему к ней парню едва начатую пачку хороших сигарет. Тот ловко поймал ее, приблизил к глазам и, разглядев добычу в неверном свете фонаря, одобрительно хмыкнул. Смутные тени остальных приблизились к Даше, и она, испугавшись сильнее прежнего, мысленно взмолилась: «Господи, пусть они оставят меня в покое!..»
Тот, кто заговорил с Дашей, махнул своей компании рукой, и тени расступились.
– Пускай проходит. Нежадная оказалась дамочка… Мы таких не трогаем – верно, парни?
Даша, не дожидаясь их ответа на эти развязные речи и по-прежнему не говоря ни слова (ей казалось, что голос ее непременно задрожит и выдаст панический ужас), быстро двинулась вперед. Сквер она пролетела как стрела; едва переводя дух, выскочила прямо на проезжую часть улицы и отчаянно замахала рукой огонькам такси. Усталый водитель с серым отечным лицом заломил немыслимую цену, но Даше было все равно. И, кивнув несколько раз подряд, будто боясь, что он передумает, она забилась в самый угол сиденья, пряча лицо в свой холодный, намокший, пахнущий осенней сыростью шарф.
Глава 4
Забросив руки за голову, Даша лежала в ванне, наслаждаясь теплом и ароматом воды, мягкостью льнущей к коже жемчужной пены. Она вернулась домой измученная, но, как ни пыталась, не смогла заснуть. В третьем часу этой проклятой ночи она наконец оставила бесплодную погоню за сном… сколько же суток она не спит?.. и перебралась из безжизненной пустоты постели в обитель мерцающих капель, тихих шорохов льющейся воды и свежих запахов хвои. Чувство покоя и безопасности все еще не вернулось полностью, но жизнь уже не казалась такой безнадежно проигранной, как пару часов назад в холодном, пропахшем бензином такси.
В конце концов, ничего еще не потеряно. Светлана с Павлом никогда не были Даше особо близки – их приятельство, их встречи, их общие праздники всегда устраивались Игорем. И теперь, хотя пара эта, в общем, перед Дашей ни в чем не виновата, лучше будет на какое-то время воздержаться от общения, и никто из них при этом не почувствует себя чрезмерно обделенным. Что же касается Игоря… Об этом она подумает завтра, совсем как Скарлетт О'Хара, решила девушка – и невесело усмехнулась тому, как научилась убегать от неприятных мыслей, пользуясь методом не самой любимой своей героини.
Если даже она решит остаться одна, без Игоря, ее жизнь не потеряет своей полноты. Есть дело, которое ей по-настоящему интересно – пускай не в виде профессии, но хотя бы в виде постоянного хобби. Есть работа, дающая ей возможность вполне пристойного, не нищенского существования. Есть старинная институтская компания – сколько же она уже не виделась с девчонками: год, полтора? И есть… ну конечно же, есть еще Вадик. Нелюбимый, всегда отвергаемый в своем обожании, но верный и преданный друг. Она позвонит ему завтра, как только проснется; с ним она никогда не чувствовала себя одинокой, и, может быть, его ровная, постоянная, жертвенная нежность окажется как раз тем, что ей сейчас так необходимо.
Даша почти не отдавала себе отчета, что отчаянно ищет в своей жизни хоть какую-то опору, пытаясь удержаться в пустоте и мраке разочарования, устоять перед одиночеством. Ей казалось, что все случившееся с ней – смерть Веры Николаевны, странное наследство, таинственное бессознательное путешествие, грубая и алчная выходка Игоря, вся эта череда событий – не более чем случайное совпадение осенней депрессии с затянувшейся черной полосой невезения, мелкая прихоть насмешницы-судьбы, случайный каприз природы… Это пройдет, верила девушка, октябрь закончится вместе с надоевшей черной полосой, все отжившее умрет, как умирают и опадают больные листья, и осень отпустит Дашу на свободу. И, улыбаясь почти безмятежно, смывая с себя всю усталость и боль прошедшего вечера, Даша запела старую песенку о любви и о надежде.
Выйдя из ванной, закутанная с головой в уютную махровую простыню, она прошла в комнату и остановилась рядом с бабушкиным трюмо. Тихо и темно было вокруг, ничего не отражалось в старом, помутневшем от времени стекле, и, как напряженно ни вглядывалась Даша в зеркало, она не сумела увидеть там ни зеленой поляны, ни ярких цветников, ни чудесного дома с белыми колоннами…
Легко вздохнув, словно освобождаясь от чудовищного напряжения, девушка присела на край столешницы, чуть касаясь поверхности, и тронула рукой канделябр. Он был неожиданно теплым, как будто только что из него вынули горящие, изнывающие от жаркого воска свечи. И уже почти весело, по-дружески, Даша похлопала рукой по темному боку трюмо.
Похлопала – и замерла с поднятой рукой, непонимающе глядя на зеркало. Письмо!.. Бабушкин конверт! Где он? Не веря самой себе, она внимательно оглядела трюмо, зачем-то проверила все уголки зеркальной поверхности, потом, опустившись на корточки, заглянула под комод, пошарила рядом с тяжелыми гнутыми ножками. Все было тщетно – сиреневого конверта не было ни на зеркале, ни на полу, вообще нигде в комнате.
Даша еще раз быстро и внимательно обвела взглядом полки, письменный стол, диван – может быть, она сама переложила письмо и забыла?.. Нет, девушка хорошо помнила, как, оставив его недочитанным, она весело заткнула конвертик за угол зеркала, словно фиалку, и улыбалась ему целый вечер…