Амалия всхлипнула.
– Как же это было ужасно… – Ее трясла крупная дрожь. – И он все говорил, говорил… Что я убила Олонецкую, что изрезала его картины, что пыталась тогда, за столом, отравить его… Он совершенно обезумел… Если бы не Орест…
– А я думал, вы станете сердиться на меня, – подал голос князь.
Амалия в удивлении подняла голову.
– Я? Почему?
Рокотов замялся.
– Потому что боялся оставить вас одну, и… Словом, я приглядывал за вами, хотя держался на расстоянии. Уверен, что Евгений занимался тем же самым.
– Не совсем так, – сухо ответил Полонский. – До меня дошли слухи, что у браконьера в доме скрывается подозрительный человек. Вот я и решил их проверить…
Он запнулся и умолк, словно заметив, что сказал что-то не то. Впрочем, Амалия все равно не слушала его. Она во все глаза смотрела на князя Рокотова.
– Орест, я… У меня нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарна. Спасибо вам!
И она крепко сжала его руку своими маленькими ладонями, в то время как хмурый Полонский отдавал приказания становым приставам.
К вечеру из Твери спешно вернулись вызванные телеграммой Зимородков и фон Борн. Они допросили Амалию и Ореста, записали их показания, осмотрели трупы Олонецкой и Митрофанова и заполнили кучу протоколов. Доктор Телегин обещал в ближайшее время сделать вскрытие, но уже теперь он мог с уверенностью утверждать, что женщина была сначала застрелена, а уже потом ее опустили в воду.
– Все ясно, – говорил фон Борн, возбужденно бегая по комнате. – Сообщники условились встретиться в лесу, но во время встречи между ними произошла ссора, и наш милейший Павел Семенович… простите, Григорий Афанасьевич… короче, наш художник сгоряча застрелил свою подругу. Куда он упрятал труп, нам уже известно. Далее можно толковать об угрызениях совести, о психическом сдвиге, об эмоциональном шоке, результат все равно один: Павел Семенович, он же Григорий Афанасьевич, тронулся умом. Возможно, тогда за завтраком он хотел покончить с собой, выпив яд, но в последний момент, как все трусы, передумал. Почуяв, что мы с Александром Богдановичем подбираемся к нему, он запаниковал и бежал, но расстроенный ум уже не в силах был принимать нормальных решений, и вместо того, чтобы скрыться из этих мест навсегда и вообще оставить Россию, Павел… короче, вы понимаете, о ком я говорю, возвращается на место своего преступления, туда, где находится тело женщины, которую он, скорее всего, пламенно любил. – Следователь остановился и повернулся к молчаливо внимающему ему Зимородкову. – Как по-вашему, «пламенно любил» – не слишком литературный оборот? Я имею в виду, пойдет для нашего отчета?
– «Страстно любил» мне нравится больше, – заметил Саша.
– Тогда напишем «сильно любил», – успокоился фон Борн. – Итак, Митрофанов возвращается, но его больной ум отказывается верить, что он сам был виновником всего происшедшего, и находит виновника извне – а именно особу, которая должна была стать последней жертвой дьявольских махинаций этой парочки, Митрофанова и Олонецкой. После чего он пытается убить эту особу, что, к счастью, ему не удается. – Фон Борн перевел дыхание. – Фу, ну и дело нам с вами выпало, однако! Честное слово, я бы выпил фин-шампаня за его завершение, хотя я вообще-то трезвенник. Как там Амалия Константиновна после всех этих ужасов?
– О, с ней все хорошо, – ответил Александр. – Князя Рокотова Митрофанов немного порезал в схватке, но Телегин осмотрел его рану и сказал, что через несколько дней все заживет.
– Будем надеяться, что так оно и будет, – жизнерадостно сказал фон Борн. – Итак, что у нас осталось? Протоколы вскрытия будут завтра, Ваську-браконьера мы взяли за укрывательство преступника, и на этот раз ему не отвертеться – он Митрофанову дал одежду и кормил его. Все основные свидетели дали показания, и… Словом, пора пить шампанское. Славно поработали, коллега!
– Согласен, – сказал Саша, звонком вызывая прислугу.
Пока следователи предавались отдохновению после праведных трудов, Амалия в третий или четвертый раз рассказывала Мусе о том, что с нею сегодня произошло. Любопытная барышня Орлова желала знать все до самых незначительных мелочей – и как Амалия нашла хлыст, и почему она была убеждена, что Изабеллы Олонецкой больше нет в живых, и что побудило ее поглядеть, что находится на якоре лодки.
– Ух, какая ты храбрая! – то и дело вскрикивала Муся. – Я бы нипочем не отважилась на такое!
– Прямо роман Шкляревского, – кисло заметил Орлов, тоже слушавший Амалию. – Кстати, а помешанный художник случаем не упомянул, из-за чего он и его сообщница так настойчиво преследовали вас? В чем же все-таки было дело?