– Они идут, идут! Саша и Федор Иванович! – возбужденно верещала Муся, повернувшись к окну. – Ой, они что-то несут! И лица у них такие довольные!
– Интересно, что они там могли найти? – проворчал Полонский. Но даже он был заинтригован.
И вот двое сыщиков поднялись по ступеням, вот они зашли в дом, и вскоре в коридоре послышались их шаги.
– Ну, что? – нетерпеливо спросила Муся, едва Зимородков переступил порог, неся какой-то довольно объемистый сверток.
– Надо дать знать товарищу прокурору, – сказал фон Борн Зимородкову. – И немедленно объявить этих двоих в розыск.
Саша коротко кивнул.
– Саша! Что вам удалось обнаружить в конце концов? – Муся аж подпрыгивала на месте от нетерпения. – Я же вижу – вам не терпится поделиться с нами!
Зимородков глубоко вздохнул.
– Прежде всего я должен попросить у вас прощения, – начал он. – Я был… Я был глупцом. Строил самые фантастические теории… а между тем… – Он поморщился. – Сегодня мы с Федором Ивановичем обыскали вещи дамы, которая называла себя Изабеллой Олонецкой, и… Кое-чего мы еще не знаем, но все же общая картина начинает вырисовываться.
– Называла себя? – поразился Никита. – То есть как?
– Что за общая картина, поподробнее, пожалуйста, – сказал Орест, улыбаясь Амалии.
– О, – небрежно ответил фон Борн на слова Карелина, – у нее было много разных имен для самых разных случаев! – И он продемонстрировал пачку паспортов.
– Однако! – сказал озадаченный Орест. – Честные люди обычно обходятся одним паспортом. Или я чего-то не понимаю?
Саша оглянулся, ища глазами Амалию.
– Амалия Константиновна, – сказал он, – подойдите сюда, я хочу вам показать кое-что.
Чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, девушка приблизилась к Саше. Он молча протянул ей маленькую медную пластинку, на поверхности которой виднелось очень четкое изображение женского лица. Лица хорошенького, своенравного и чем-то очень напоминающего лицо Амалии.
– Вы? – спросил Зимородков, вглядываясь в нее.
– Наверное, – нерешительно ответила Амалия. – Но я не понимаю… Это дагерротип, а я никогда не делала дагерротипов.
Орест взял пластинку у нее из рук и с любопытством посмотрел на изображение.
– Где вы это нашли? – наконец спросил он.
– В вещах дамы, которую мы знаем как Изабеллу Олонецкую, – ответил за Сашу фон Борн. – И мы уверены: то, что она носила дагерротип с собой, – вовсе не простое совпадение. Она выслеживала именно вас, и зачем-то ей нужно было убить именно вас.
– Значит, все-таки она… – Амалия похолодела.
– Она и ее сообщник. Тот, кто называл себя художником Митрофановым – и кто, я уверен, на самом деле не был ни тем, ни другим.
Достаточно было этих простых слов, чтобы отдельные разрозненные части головоломки сложились наконец вместе. И Амалия поняла – все, все, до самого конца. «У вас такое интересное лицо, я могу вас нарисовать!»… Это он, Митрофанов, сидел за столом, когда в ее молоке оказался яд. Но чашка опрокинулась, и молоко выпил ни в чем не повинный котенок. Митрофанов мог поймать гадюку, принести ее в дом и закрыть в рояле, на котором играла Амалия… Боже мой, да все в округе знали, что она играет на этом рояле, никто к нему больше и не подходил! А в чем Митрофанов мог пронести в дом змею? Орест, помнится, утверждал – или Евгений? – что невозможно пронести змею в дом незаметно. Отчего же, очень даже возможно, если ты художник и всюду ходишь с сумкой, в которой носишь свои принадлежности! Именно Митрофанов стрелял в Амалию на охоте, а вороную лошадь он наверняка позаимствовал у Алеши Ромашкина, у которого жил. А когда увидел, что промахнулся, и понял, что дело может обернуться скверно, вытащил из ствола пулю и украл простреленную шляпку – единственное вещественное доказательство. Да, да, это был Митрофанов, обходительный человек с мягкой улыбкой! Он пытался ее убить, и только когда у него ничего не вышло, на помощь ему явилась Изабелла. И именно она пыталась тогда утопить Амалию, больше просто никто не мог этого сделать!
– Но кто же тогда изрезал мой портрет? – в тоске спросила Муся.
Саша с серьезным видом обернулся к ней.
– Боюсь вас разочаровать, но он сам и изрезал, Мария Ивановна. Ведь портрет был для него лишь предлогом, чтобы подобраться к Амалии. Когда портрет был закончен, присутствие Митрофанова сделалось ненужным, и поэтому он испортил его, чтобы иметь возможность остаться в доме. Я думаю, той ночью, когда я задержал его возле дверей Амалии, он хотел проникнуть к ней. А на случай, если его остановят, он запасся убедительной версией – что кто-то преследует его и портит его картины. Заодно такая версия отводила от него всякое подозрение.