– Вот и хорошо, – поэт поднялся с места, – я постараюсь Гийоме уговорить.
На лицо Натали набежало облачко.
– Вы уже уходите? – робко спросила она.
Алексей хотел ответить: «Мне надо работать», что было правдой, но по опыту он знал, что ни один человек на свете, кроме поэтов, не считает написание стихов работой, и оттого промолчал. Натали покосилась на окно.
– Странно, – проговорила она, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот уже второй раз я его вижу.
– Кого? – быстро спросил Нередин.
– Молодого человека с военной выправкой, – пояснила Натали. – Иногда он появляется на берегу и смотрит на наш дом.
Нередин посмотрел в окно и в самом деле увидел на берегу высокого блондина, которого прежде не видел. «Еще одна тайна, – подумал он. – Интересно, а баронессе Корф о странном визитере известно?»
Он пожелал Натали поскорее выздороветь и вышел из комнаты.
«А что, если… что, если этот человек имеет какое-то отношение к гибели мадам Карнавале? Ведь не зря же он ходит там по берегу один…»
Поэт вышел из дома, но в саду натолкнулся на доктора Севенна, который спросил у него, принимал ли он сегодня лекарства и мерил ли температуру. Когда, избавившись от общества молодого педанта, Алексей наконец оказался на берегу, там уже никого не было.
«Надо будет сказать об этом баронессе. Все-таки что-то непонятное творится в этом доме. И чем дальше, тем хуже все становится», – решил он и отправился на поиски Амалии. И нашел ее в гостиной на первом этаже, где висел портрет Наполеона и стояла небольшая женская статуя с печальным лицом. Войдя в гостиную, Нередин застыл на пороге, да так и остался там.
На диване сидел Шарль де Вермон – и плакал, закрыв лицо руками, а рядом с ним сидела баронесса и гладила офицера по голове, стараясь успокоить. На одноногом столике возле дивана лежал листок, в котором поэт признал ту самую телеграмму, которую Амалия захватила на почте.
– Что случилось? – спросил Нередин обеспокоенно. – Кто-то умер?
Баронесса Корф подняла голову.
– Да, его дядюшка Грегуар. Очень обеспеченный был господин.
И больше она не добавила ни слова.
– Старая сволочь… – наконец проговорил Шарль. – Оставил мне половину состояния! Зачем? Все равно я скоро последую за ним… – Шевалье вытер слезы и покачал головой: – Что мешало ему умереть лет пять назад? Тогда бы я не поехал в Африку и, может быть, не заболел бы. А теперь все кончено, понимаете, кончено! Боже мой, какая насмешка судьбы!
Молодой человек тяжело, хрипло закашлялся, и Алексей отвел глаза.
– Я только что видел Севенна, – сообщил он. – Он уже приехал от префекта. Тот говорит, что ничем не может помочь – дело доктора Гийоме не в его компетенции. И еще, сударыня… Натали видела какого-то человека, который бродит возле дома.
Амалия нахмурилась и уточнила:
– Высокий блондин с военной выправкой?
– Да. Я сам видел его с четверть часа тому назад, но он исчез.
«Наверняка кто-то из людей Селени, – подумала Амалия. – Они следят за домом… и не оставят меня в покое».
– Наверное, кто-то просто гулял, – сказала она вслух. – Не обращайте внимания, Алексей Иванович.
«Нет, я не ошибался, она что-то скрывает, совершенно точно скрывает… И вряд ли то, что она скрывает, может быть чем-то хорошим. А впрочем, не все ли равно? – сказал себе Нередин. – Все это с сегодняшнего дня меня не касается. Довольно тайн, довольно секретов!»
Поэт сухо поклонился Амалии и офицеру, который не поднимал глаз, и вышел.
Едва он оказался за дверью, Шарль раскашлялся еще сильнее. Амалия встала с места и налила в стакан воды из графина, стоявшего на столе.
– Вот… Выпейте, и вам будет легче.
Офицер дотронулся до ее пальцев, державших стакан, и сжал их. Повисла томительная пауза.
– Какой я мерзавец! – проговорил Шарль с неожиданным ожесточением.
– Полно, шевалье, – возразила Амалия. – Выпейте.
Но он упрямо потряс головой:
– Вы заботитесь обо мне лучше любой сиделки, вы так добры ко мне, вы… А я свинья. Никогда себе этого не прощу.
– Чего не простите, Шарль?
Офицер виновато поглядел на нее, полез в карман и вытащил из него несколько смятых листков. Ничего не понимая, Амалия поставила стакан на стол, развернула листки – и увидела строку «Стихия плачет и тоскует…» и еще несколько, густо зачеркнутых.
– Вот, – устало проговорил Шарль. – Я их украл… у вашего друга поэта.
– Почему? – Амалия смотрела на него во все глаза.