Что-то шелохнулось в груди. И с новой надеждой Антон почти в полный голос взрыл: “Взлететь бы! Взмыть! Дава-а-а-ай!”
Медленно и тяжело, как гусь на взлете, чиркая ногами по воде, он летел вдоль реки. Поджав под себя ноги, Антон глянул вниз и с силой оттолкнулся (мысленно) от поверхности воды. Дальше пошло легче. “Главное — абсолютная уверенность в себе — Чуть-чуть запаниковал и чудесная способность исчезает, будто ее никогда и не было”, — еще раз понял Антон.
Съежившись от холода и подобрав ноги под живот, он летел бесформенным комком вниз по течению. Из темноты вынырнул железнодорожный мост. Перевалив через него, Антон вновь опустился к самой поверхности воды и летел механически. Потом встряхнулся и подумал: “Коченею же!” Изловчившись, он стянул с себя трусы и выжал их. Стало немного теплее. Внезапно впереди показались огни, и из темноты вынырнула громада теплохода. Приглушенно звучала музыка, рокотал двигатель. С теплохода повеяло домашним уютом и теплом. Снизив скорость, Антон прошелся вдоль борта и уселся на корме. Что-то обеспокоило его. Но это что-то не укладывалось во взбаламученном сознании Верхоянцева, и он отложил всякие размышления до лучших времен. Шелестела вода. Палуба слегка вибрировала, и было тепло. На берегу уютно мелькали огоньки. Какая-то машина, мотая лучами фар, бежала вдоль берега, потом повернула, и стали видны лишь красные огоньки подфарников. Антон сидел, отходя от пережитого испуга, и старался не думать ни о чем. Это удалось ему настолько, что рядом кто-то трижды вежливо кашлянул.
Перед Антоном стоял старик.
Густые светлые усы и козырек темной форменной фуражки — первое, что бросилось в глаза.
— Летаешь? — дружелюбно спросил владелец густых усов.
— Да так, — пожал плечами Антон, — помаленьку.
— Хорошее дело, — сказал человек в кителе, и в голосе его послышалась легкая зависть. — Я тоже мог когда-то. — Он покряхтел, облокачиваясь на поручни. — Мог, да… Хорошее дело.
Они помолчали.
— Бывало, как луна… так все… не могу. Выберешься из сены, а внутри аж трепещет все. Пробежишь, оттолкнешься и — пошел… Какая гульба была! Где шабашите-то? — спросил он осторожно.
Антон невнятно промычал что-то. Но, подумав, добавил:
— В первый раз я вылетел.
— У-у-у… — качнул головой старик. — Тогда ты это… Не увлекайся поначалу. Сила-то, она ить от луны. Вертайся пораньше. Чтоб с запасом. А то был со мной случай, по неопытности тож… Дотянул до петухов, резвился все. И чувствую, что вышел весь. Тянул с последних сил — задницей сосны сшибал. Поскидывал с себя все, силу чтоб поддержать. А луна уж блекнет. Тянул, покуда силы были, аж внутри весь выгорел. Не стерпел, упал в лес. А тайга у нас… Охо-хо… Я с-под Томска родом-то…
Старик замолчал и полез в карман. Достал трубку, пакет с табаком “Нептун”. Долго сопел, покашливал, чиркал спичками.
Антон пытался вспомнить, где же он мог видеть этого старика. То, что видел — это было точно. Тут память Антона осечек не давала. Труднее было вспомнить, при каких обстоятельствах.
— Ну и что? — не выдержал Антон.
— Пошел… пс-пс… пешком да босиком… пс-пс…
Наконец трубка разгорелась, и речь старика стала внятнее.
— А нагишом-то в тайге — слыханное ли дело? Изодрался весь, опух с укусов. Мошка жрет — сил нет. Думал, не дойду. Наутро — дождь. День льет, ночь пришла — просвета нет. Иду, голову задрал… Как луна выглянет, так я уж прыжками через бурелом да чащобу. Как башку не сломал…
Старик вздохнул и выпустил клуб дыма.
— На третьи сутки вышел на базовку. Признал. Ране слыхивал, что есть такая, верст полета от нашей деревни. Еще с полдня на гумне хоронился. Мужиков нет. Бабы все. Трое их там было. Старуха, да молодая с дочкой. Не стерпел, окликнул молодуху. А та и пугаться не думала. Да…
Старик усмехнулся едва слышно.
— Вот так и вышло… День я еще у нее отходил. Отпарила она мой испуг в бане, отходила. На телеге свезла до станции. В мужнино одела и свезла. Навещал я ее потом. Поняла она, что к чему со мной в первый раз было. Тосковала, что летать не может. Уж я бился с ней, бился… Не могу, говорит, Еремей, хоть ты что со мной делай. Оно и верно. Уж коли от бога, так от бога, а нет, так не вложишь. Доколе душа болит, дотоле летать будешь. А уж коли зажил справно да сытно, то уж не обессудь — отдай, что брал. Так и расстались с Марией. А потом уж и других ведьмаков повстречал.
— Кого? — оторопел Антон.
— Ведьмаков, — спокойно ответил старик, — которые способные. Так и на шабаш попал. Иван, кузнец с соседней деревни, свел. Он и сейчас жив: пишет когда… Там мне крепко досталось, что посторонних я в это дело впутал. Про Марию, стало быть, разговор был. Оно, конечно, и верно. Времена были — не чета нынешним. Народ шибко дремучий был. Раз-два, и петуха тебе подпустят. Особенно до баб это дело опасное. В их ить начало-то другое. В нас от мысли сила, а в их — наоборот — от души. А с душой, знамо дело, как совладать? Да баба, она баба и есть. Где не сдержится, порчу наведет… Потому и боялись огласки пуще смерти. Ну и закружило меня, завертело. А ведьмы как на подбор всегда… Наталья одна была…
Старик закашлялся, засипел трубкой, пуская искры. Замолчал.
— Заговорил я тебя. Светать скоро будет. Далеко лететь-то?
Антон ответил.
— М-м-м… бывал я у вас, — кивнул головой старик.
И тут Антона осенило. Он вспомнил, где и когда видел этого старика. Он подходил к Антону на выставке, попросил картину. Антон даже вспомнил, что именно просил старик: “Пристань”. “Волны так только у деревни моей шумят… На закате…” — бормотал он, поспевая за Антоном. Верхоянцев подошел тогда к раме, выдернул без слов картонку, протянул ее старику. И прежде чем в воздухе повисла неловкость, пожал ему руку.
— Полечу я, — сказал Антон.
— Счастливо, — откликнулся старик. — Про луну не забывай. На шабаш попадешь, поклон там… От Еремея, скажи, Столетова.
Антон поднимался вверх спокойный и уверенный в своих силах. Все выходило естественно. Неразрывна связь времен. Вот пришел и его черед принять эстафету. “Ведьмак”… — засмеялся Антон. Племя неустроенных, род неудачников… “Коли зажил сыто, да справно…” Действительно, сытых творцов не бывает…
— Алексей! — раздался звонкий женский голос.
Антон кувыркнулся от испуга и закрутил головой. На светлеющем небосклоне видна была стремительно приближающаяся фигурка. Развевающаяся копна волос и белый купальник. Ведьма!
Прежде чем Антон опомнился, их тела сшиблись. С налета оседлав Антона, ведьма крепко прижала его лицо к груди.
— Ага-а! — торжествующе кричала ведьма, и они, кувыркаясь, падали в бездну. Но вот она, смеясь, отпустила Антона, и улыбка сбежала с ее лица.
— Ты кто такой? — спросила она, отпрянув.
Ошалевший Антон глотнул воздух.
— Новенький, что ли? — обрадованно продолжала ведьма.
Она тряхнула головой, и волосы закрыли белизну незагоревшей кожи. Взяв Антона за плечи, ведьма вгляделась в него.
— Батюшки! Никак Верхоянцев? Что же ты раньше-то не летал? Еще на выставке были у тебя, думали, должен полететь… Или ты не знаешь, где шабашим?.. Вот что, Верхоянцев… Пиши мой телефон. Сюда пиши, — постучала она Антона по лбу. — Ох и тетеря ты… — она с сомнением оглядела Антона. Тот приосанился и поддернул трусы. — Значит, так… Запоминай: сорок два! Повтори.
— Сорок два, — эхом откликнулся Антон.
— Девятнадцать.
— Девятнадцать, — механически повторил Антон, так и не придя в себя.
— Сорок девять.
— Сорок девять, — послушно кивнул головой Антон.
— А теперь дуй домой, Верхоянцев, — мягко добавила ведьма. — Да не смотри ты на меня так… Что же ты, ведьмы не видел, что ли?.. Я найду тебя на неделе… Домой, домой, Антон Дмитриевич! Больно несобранный вы сегодня. Не дай бог, ахнетесь где-нибудь. Все вопросы потом.
Выгнувшись змейкой, ведьма сверкнула телом и быстро исчезла на светлом небосклоне.
Антон повисел, приходя в себя, почесался немного, бормоча, глянул на редеющие звезды над головой и, вздохнув, набрал скорость.