Сергей Саканский
Амамутя
Роман
Страсть взрослых людей к поджогам, считают психологи, это пробуждение первобытного инстинкта, с которым не может справиться тот, кто болен или тот, кто не сформировал свой интеллект.
Все огни – огонь…
Этот пленительный образ тайны
Все началось с приглашения на поэтический вечер. Иван и представить себе не мог, что это официальное письмо станет своего рода билетом в дальнее путешествие, а также пропуском в другой мир, который вплавлен в видимую реальность, как фитиль в тело свечи.
Он хотел было удалить это приглашение, как и многие другие, что обычно рассылаются тем, кого можно пощипать за финансы, но его заинтересовала девушка, приславшая письмо.
Иван прогуглил ее имя – Делла Сирота, поэтесса (псевдоним, конечно) и обнаружил другие ее фотографии, а также стихи.
Она не была красавицей в общепринятом смысле, но ему понравилась очень, он даже поймал себя на том, что вздрагивает, когда смотрит на нее, и хочется ему поспешно отвести взгляд, словно в глаза плеснул дальний свет ксеноновых фар.
В объявленный день сел в машину и поехал. Творческий вечер проходил в Чеховской библиотеке. Пожилой ведущий производил впечатление идиота, сладким голосом рассуждая о звездах и огне, горящим внутри них, ядерных реакциях, таинственным образом влияющих на психику человека, тайных знаках, которые образуют созвездия в небесах…
Девушка была стройной, хрупкой, казалось, что она может в любой момент сломаться и ссыпаться, превратившись в груду кукольных обломков, накрытых длинной бордовой юбкой с косыми полосами бахромы. Трогательная, бедно одетая, вызывающая сострадание поэтессочка.
Иван не понимал ее стихов. Он не был профаном в искусстве, эдакой тупой машиной, крутой скороваркой бабла, как многие его собратья по несчастью: любил живопись, хорошо знал архитектуру, только вот к поэзии был равнодушен… Что он делает здесь, среди длинноволосых, курящих, с лентами седины женщин, молодых людей, бородатых, хвостатых, как худых, так и довольно упитанных, слушающих, как эти средних лет дамы забалтываются на крыльце, поводя тонкими сигаретами? И девушка уже не казалась такой привлекательной. Иван встал, пробормотал извинения, двинулся по проходу к двери… И внезапно услышал за спиной:
– А теперь я прочту стихи на языке угреш. Без перевода.
Иван вздрогнул, обернулся. Девушка на сцене смотрела прямо ему в глаза. Подняла, протянула в его сторону руку, явно повелевая сесть, хотя для аудитории этот жест читался как элемент поэтического действа. Иван опустился на ближайший стул. По залу, имеющим на редкость плохую акустику, полилась искаженная мелодия речи, причудливых слов, которых Иван не слышал уже много лет.
Выходит, что она – угреша? – думал он. – Одна из немногих оставшихся. И пригласила его на этот вечер вовсе не для того, чтобы поживиться благотворительностью…
Слова, которые она произносила нараспев, лишь частично были понятны ему. «Трасэпата ната лор каранар… Лор каранар», – повторяла Делла Сирота в конце каждого четверостишья, что заставляло Ивана содрогаться. И дело было вовсе не в том, что полузабытая родная речь тоской и болью отзывалась в нем, а в самих стихах, которые читала Делла. Вот что значили эти маниакально повторявшиеся слова:
«Пламенные змеи уходят в небеса… Пламенные змеи».
«Пламенные змеи»
Его настоящее имя, данное ему на седьмой день после рождения, как того требовал обычай предков, было Ивогнуарад, что на языке угреш означало: Бурю На Рассвете Читающий. Разумеется, все его звали ближайшим русским аналогом, что уже было обычаем чисто советским – и в паспорте значился Иван, и национальность проставлена – русский, чтобы не портить его жизнь бесконечным повторением вопроса: кто такие угреши и как они связаны с Николо-Угрешским монастырем?
Впрочем, Иван и сам не знал – как. Он был круглым сиротой, спросить не у кого: после пожара его взяли на воспитание деревенские соседи. Люди добрые, но чужие – пожилая чета, страдавшая недугом, который рано свел их в могилу. Сестра приемной матери привезла его к себе в Москву. Тут Иван и вступил в сознательную жизнь, тут и укоренился. О своей принадлежности к некоему исчезающему народу он, конечно, помнил, но корни были давно обрублены, благодаря двойной пересадке. Деревня на берегу Волги, где он родился, была затоплена Саратовским водохранилищем, жители переселены. Найти их, конечно, не составило бы труда. Только вот зачем? Разузнать свою родословную у стариков, бывших односельчан, он вряд ли бы смог, да и не испытывал особого желания. Язык, которому в детстве учила его мать, он уже почти забыл, не имея никакой практики, но сейчас, услышав его певучие ритмы, извлек с самого дна памяти, поднял настолько, чтобы понять обрывки стихов.