— Это бесполезно, солнышко. Идет война. И нам еще везет. Ты знаешь лучше меня.
Никакого ответа. Куски хлеба переместились в новый узор.
— Вот то, что мы должны сделать. Пока ты будешь в школе, я начну накрывать мебель, упаковывать серебро и так далее. У рабочих в это время года много свободного времени, я попрошу их помочь. Потом мы вместе решим, что взять с собой, и переедем ко мне. Некоторые вещи я спрячу. Тогда мы будем готовы уйти на рю Лепик.
— Почему мы должны переезжать?
— Из практических соображений. Нам понадобится меньше дров, здесь мы рискуем замерзнуть. Безопасность. Если боши опять приедут на постой, то этот дом будет для них столь же привлекателен, как летом 1940 года. Если мы останемся здесь, то нас выгонят или, в худшем случае, реквизируют вместе с домом. На их усмотрение. Но моя маленькая квартира их точно не заинтересует. Но не имеет значения, понимаем мы с вами это или нет, хозяин ясно дал понять, что он хочет, чтобы мы сделали.
Один за другим Амандина окунала куски хлеба в чашку с теперь уже холодным молоком, делая пюре. Потом начала выскребать получившуюся кашу ложкой.
— А что с садом?
— На грядках только шесть кочанов капусты, и мы можем в любой момент прийти, чтобы снять их, когда понадобятся. Мы будем мыть окна один раз в месяц и убирать, если нужда возникнет. Весной, как всегда, будем работать в саду. Мы не бросаем дом, просто поживем пока в другом месте.
— Почему вы не хотите сказать мне, что он никогда не вернется?
— Потому что это не так. Ты же не думаешь, что я не скучаю без него? Все по кому-то скучают, Амандина. Каждый из нас. Съешь свой завтрак, убери со стола, и марш в школу.
Амандина уставилась на Изольду, потрясенная ее резким тоном.
Изольда добавила:
— Вот смотрю и думаю, интересно, не ввела ли мадам де Базен, с ее-то снобизмом, тебя в заблуждение. Приемы, платья и игра на фортепьяно не могут заставить войну исчезнуть.
— Я никогда так не думала.
— Между прочим, я прослежу, чтобы твое пианино поставили в маленькую гостиную, которую солнце нагревает каждое утро. Я заверну его в стеганые одеяла. Чтобы холод не повредил.
Амандина поднялась и подошла к Изольде, которая стояла, держась за спинку стула Катулла.
— Не смотрите на меня так, иначе я…
Изольда опустилась на стул, посадила Амандину на колени и обняла.
Зиму 1941/42 года Амандина и Изольда провели в мире и согласии.
Пока девочка находилась в школе, Изольда работала или в своей небольшой квартире, или в доме господина Катулла. Она доила коз, делала сыр. Кормила куриц и петуха, собирала яйца, ухаживала за кроликами. Выбирала время от времени одного из них на обмен или для готовки. Она выстаивала очереди за продуктами по карточкам, готовила, шила и, в цинковом ведерке, обернутом в красно-белый шарф, приносила суп, омлет или пирог с капустой Амандине на обед. Почти каждый ужин Изольда стояла над газовыми горелками, чтобы испечь нормандские блинчики, утешение ее детства. Традиционная гречневая крупа скоро заканчивалась, она делала их на любой муке, которую могла достать. Протерев кусочком сала — драгоценным, хранимым именно для таких случаев в течение многих недель — горячее дно сковородки, она вливала жидкое тесто из маленького синего молочника. Тонкий, кружевной, горячий блин она сворачивала, смазав козьим сыром или с начинкой из овощей. Иногда они ели их, присыпав щепоткой морской соли и сопровождая стаканчиком вина, и никогда не говорили друг другу, как им жаль, что другие не с ними.
Каждый день, когда она возвращалась из школы, Амандина брала с крюка у двери Изольды длинный плоский ключ темно-серого чугуна от дома Катулла и проходила сотню метров до него. Она бродила по комнатам, пытаясь уловить аромат дыма его трубки, поднималась наверх в спальни, гладила покрывала на кроватях, выглядывала в окна. Это был ежедневный обряд, заставлявший поверить, что дом жив, просто он ждет, когда все вернутся. Иногда она раскрывала свой небольшой спинет, снимала рукавицы, оставаясь в черных митенках, играла несколько гамм, часть этюда, затем закрывала крышку, клала на место стеганые одеяла, с трудом захлопывала входную дверь. На пути обратно на рю Лепик она останавливалась на мосту с высокими деревянными перилами, изогнутыми как горб верблюда. Встав там, где они с Катуллом имели обыкновение стоять, она смотрела вниз на воду и вверх на небо, вспоминая события дня.