Сидя за письменным столом с целым ворохом бумаг, Паула поглядела на Соланж поверх своей работы. Сделала паузу, рассматривая просьбу и ее обоснование.
— Как ты думаешь, пятилетняя девочка могла бы извлечь пользу из общества тридцати шести изнеженных крошек? Ее не держали дома в плену, разве этого недостаточно? Ты бы хотела, чтобы она расположила к себе еще большее общество, чем здешнее?
— Она сама присоединится к «изнеженным крошкам» в будущем году, и я думала, что для нее было бы хорошо понемногу войти в следующий период ее жизни. Раньше у нее было так мало общения с другими детьми. Но теперь, когда она… Я имею в виду, поскольку Батист разрешил ей больше активности, у нее появились друзья в парке, и она стала более общительной. Уверена, что если она присоединится к другим девочкам за столом…
— Ты хватаешься за это «она сама присоединится», не соглашаясь со мной. Она пока не ученица нашей школы, и поэтому трапезная не для нее. Все очень просто. Запрос отклонен, сестра.
Решив этот вопрос, Паула снова стала тасовать свои бумаги. Взяла в руки перо. Соланж молчала, но не делала попытки уйти. Паула снова посмотрела на Соланж, которая, казалось, была поглощена попыткой вытянуть свободный край своего передника. Паула сказала менее резко:
— Мой отказ вам на пользу. Амандина не такая, как монастырские девочки, и они должны будут это понять с первого момента, как она окажется среди них. Пусть она будет другой так долго, как получится с ее дилетантскими занятиями. Ее уроки фортепиано, ее рисование. Она была бы хороша и без уроков ораторского искусства, хотя они бесполезны, потому что защита против знака дьявола — ее шепелявость.
С последними словами Паула стала еще более высокомерна.
— Матушка, я…
— Я должна сказать, чтобы ты занималась ее подготовкой к делам домашним. А то она утром, поднявшись, садится на кухонную табуретку, залезает руками в тесто или размешивает пудинг. Это уже ритуал, не так ли? Она кормит гусей, кроликов, коз и бродит по саду вместе с ее возлюбленным Филиппом. То, чему ты ее обучаешь, похоже на кощунственную копию наших привычек, что, кажется, очень ей приятно.
— Амандина попросила такую же одежду, как у отца Филиппа, и сестра Жозефина сшила ее из остатков материи, отрезанной при подрубке платья Марии-Альберты. В этом нет ничего плохого, матушка.
— Нет, ничего плохого. Несмотря на твое потворствование ей, я признаю, что она остается достаточно скромной. Я подозреваю, что ребенок больше покоряется своей судьбе, чем ты, Соланж.
— А какова ее судьба, матушка?
— Быть не такой как остальные.
— Я убеждала и себя, и ее, что она такая же, как и другие дети. Ее здоровье, ее обстоятельства… Но я думала, что некоторые старшие девочки должны защитить ее, быть готовыми помочь ей в ее первые дни в школе на будущий год. Пяти- и шестилетние будут достаточно заинтересованы в своем собственном пребывании в школе и если будут игнорировать или дразнить Амандину, как это бывает у детей, я думала, что более старшие должны…
— Как ты самонадеянна, Соланж, если думаешь, что можешь предвидеть и предотвратить боль ребенка. Я признаю, что она может быть хорошо подготовлена для начала ее школьных дней, но это сделала ты. Ты воспитала ее, как медвежонка, ты и другие, однако теперь она должна вести себя так же, как ее одноклассницы.
— Матушка, я только просила разрешить ей сидеть за столом вместе с нами. Она уже достаточно большая, сидит тихо, усвоила некоторые манеры.
Паула занималась стопкой бумаг, тасуя их на своем письменном столе снова и снова.
— Почему ты так стараешься получить это разрешение? Для чего? Его высокопреосвященство…
— Из уважения, святая мать. Из-за моего уважения к вам.
— Да, это вежливый ответ. Твой почтительный взгляд в лицо не нарушает моего спокойствия. Епископ вложил тебе в руку карт-бланш, и ты можешь безнаказанно дразнить меня.
— Можно мне сесть, матушка?
— Да, да, садись.
— Были моменты, когда вы провоцировали меня на резкость, матушка, и я думаю, что если бы отец Филипп и некоторые другие не останавливали меня, я бы ссорилась с вами, но, видите ли, никто из нас не верил, что ваше сердце — камень.
— Я разрешила тебе сесть, Соланж, но стул не является приглашением к разговору тет-а-тет, еще менее к открытию диалога относительно содержимого моего сердца. Не стоит заблуждаться, что мое неприятие вашего присутствия здесь стало меньше. Твоего присутствия и ее. Хочешь приводить ребенка в трапезную — можешь приводить. Один день в неделю.