— Она признала ее своей внучкой. Вы это подразумеваете?
Анжелика кивнула.
— Однако это обстоятельство не дает нам шанса узнать, где она оставила ее и как я могу ее найти.
— Кто был отцом ребенка?
— Мальчик, однокашник моего кузена. Школа-интернат в Варшаве. Я думаю, что он был годом старше, чем я. Приблизительно на год. Он не любил меня.
— Вы говорили ему о ребенке?
— Нет. Я никогда не видела его после. Мать все взяла в свои руки. Она очень хорошо умела это делать, полковник. Казалось, она видела любую ситуацию насквозь. Я даже не отдавала себе отчет, насколько она была проницательна. Она, должно быть, проследила, чтобы мальчик никогда не смог связаться со мной, не думаю, что это вызвало у нее затруднения — она ликвидировала…
— «Ликвидация» — это не то слово, Анжелика. У нее явно были свои причины.
— Ребенок родился «больным», с сердечной недостаточностью и слабым шансом на выживание. Это — то, что она сказала мне. И затем она сказала, что везет его в швейцарскую клинику. На операцию. Но когда она возвратилась, она сообщила, что ребенок умер. Конечно, я верила ей. У меня не было никаких причин для недоверия. Вот и все, что я знаю, полковник.
— Следы должны были остаться. Вы можете начать с больницы, где ребенок… Я, простите, я не знаю имени…
— Я тоже.
— В больнице, где вы рожали, должны быть документы… И затем есть швейцарская клиника…
— Если моя мать сказала мне правду об этой швейцарской клинике, вообще сказала хоть слово правды. У меня даже нет свидетельства о рождении. У меня ничего нет.
— Наверняка что-нибудь найдется среди бумаг вашей матери, надеюсь, вы найдете… Проблема только в том, что все смешалось из-за этой войны, тысячи и тысячи людей ищут друг друга, беженцы, потеря архивов, разрушенные коммуникации, неведомые пути…
— Конечно. Я понимаю. Но у меня впереди еще один неприятный разговор, полковник. Мой муж ничего не знает о ребенке. Ничего об этой истории.
— Она позаботилась и об этом, не так ли?
Анжелика улыбнулась и прошептала:
— Да.
Они сидели в маленькой гостиной друг напротив друга. Казалось бы, все уже сказано, но что-то мешало расстаться. Вмешалась Баська, настаивая, что Анжелике давно пора отдыхать.
Полковник обещал писать, дал номера, по которым его можно найти. Поклонился, поцеловал руку и пошел к выходу. Баська прошла вперед, чтобы открыть ему дверь, на пороге он обернулся:
— Я любил ее. Я все еще люблю ее.
Вечером следующего дня Анжелика встречала мужа. Она никогда не видела Януша в великопольской форме, его вид ошеломил ее. Красивый блондин в высоких блестящих черных сапогах, темно-красном мундире и белых бриджах, тугих, как кожа, Януш — встревоженный, бледный — стоял перед нею.
Ей неловко в его объятиях, расслабиться мешало внутреннее смятение, упадок духа, бремя скорби. А больше всего необходимость рассказать, признаться. Януш баюкал ее, ласкал, шептал слова утешения, и она не могла выдержать его нежности. Попросив его сесть подальше и внимательно ее выслушать, она начала:
— Когда мать умирала, она попросила полковника фон Караяна рассказать мне… Она просила его передать…
Анжелика замолчала, спрятала лицо в ладонях, потом взглянула на Януша и начала снова:
— Она просила передать мне, что мой ребенок не умер.
— Что?
— Никаких вопросов, Януш, или я никогда не смогу сделать это. Пожалуйста. Только слушай. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, у меня был короткий, очень краткий роман с мальчиком. Другом моего кузена. Они приехали в Краков на каникулы. У меня никогда не было поклонника. В свои шестнадцать я была еще совсем ребенком, робким и неприспособленным. Ходила в белых носочках и туфельках на низком каблуке. Я воспитывалась в монастырской школе и сгорала от смущения всякий раз, когда говорила с молодым человеком. Я была маленькой любимой девочкой Матки. И то, что этот мальчик стал искать моего внимания, открыло мне, что я красива. Я…
— Нет необходимости, Анжелика, объяснять мне приемы соблазнения, распространенные среди молодых людей.