Позднее мы шли через поле, где пшеница уже поднялась, увидев огни в сельском доме на противоположной стороне. Мы руками раздвигали высокие стебли, пока не наткнулись на труп.
Тела лежали там, где были застигнуты пулями. Мы нашли войну.
Мы ночевали, где только могли пристроиться. На полу ратуши или церкви, в сараях и в автомобилях, оставшихся в старых гаражах. Мы справлялись. Что касается еды, ее хватало.
На четвертый или, возможно, пятый день мы наконец добрались до Нима, и бакалейщик потребовал у меня карточки.
— Я не могу обслужить вас, мадемуазель.
— Но нам неоткуда их взять, мы в пути, идем домой, в деревню около Реймса, и когда доберемся, мы не будем нуждаться ни в каких карточках, конечно, моя мать, моя бабушка… ферма…
— Вся Франция ест то, что ей разрешают съесть боши, и то, что нам дают, может быть обеспечено только этими маленькими кусочками бумаги. Даже в Реймсе, мадемуазель. Где вы были в прошлом году?
— Но у меня есть франки, вы видите, я платежеспособна, мы только нуждаемся кое в чем…
— Ах, конечно, франки. Тогда, возможно, вы должны съесть их, мадемуазель.
Следующим утром мы стояли в очереди в мэрию. Мне впервые пришлось предъявлять бумаги Амандины, и я переживала, что чиновник найдет к чему придраться и что кто-нибудь попробует отнять ее у меня. Я должна была бы больше доверять епископу, Фабрис сделал свою работу хорошо. Плавно, в своем ритме, чиновник передвинул две тонкие пачки документов через широкий деревянный стол. «Следующий». Вся Франция ест то, что боши дают съесть…
Но даже талоны помогают мало. Боши забирают почти все. Согласно возрасту, Амандина оценена как J2, а я как А. Это означает, что ей положены молоко и даже шоколад, если найдется. В действительности иногда мы могли добыть только одно яйцо или сухую колбасу, но были дни, когда мы питались полноценно. Маргарин, хлеб, сыр, картофель, булочки, кусочек сала с грубой кожицей. Даже мед. И, время от времени — овощи, немного подгнившие. Были времена, когда мы разнообразили наш ужин едой с черного рынка. Не надо было далеко ходить и долго искать. Пригоршня франков ложится на стойку в баре, и кто-нибудь обязательно поинтересуется: «Чего мадемуазель желает?» Еда появлялась из кармана, из-за пазухи, из ящика или подвала, voila. В сумку, и опять в путь. Я благословляла Фабриса за то, что у меня все еще хватало денег. Независимо ни от чего, мы пока не нуждались.
И как называлась та деревня, где мы впервые увидели, почувствовали противостояние? Я не могу вспомнить. Прошло две или три недели нашего путешествия. Мы сняли комнату на верхнем этаже высокого каменного здания с темно-зелеными ставнями и темно-серой вывеской, раскачивающейся от ветра, так что прорезанные буквы горели желтым светом от фонаря, установленного сзади. Ле Флери. Через открытые окна неслись заманчивые запахи, а мы хотели есть.
Мадам не глядя полировала оцинкованную стойку. Ее волосы были настолько интенсивно красными, что отливали в тусклом свете фиолетовым.
— Четвертый этаж, номер шесть. Ключ в двери.
Я двинулась туда, где меня ждала Амандина, когда она сказала:
— Плата вперед, если не возражаете.
На влажную стойку я положила небольшую кучку франков, как она и потребовала, и мы пошли умываться. Позже мы сидели рядом на деревянной скамеечке напротив стены перед столом, который мадам накрыла для нас, постелив чистые белые салфетки, поставив толстый огрызок свечи в железном подсвечнике и синюю стеклянную бутылку с душистым горошком. Мы наслаждались отдыхом, сидя в темном теплом зале, пропитанном застаревшим потом, острыми запахами баклажанов и чеснока, пробивающихся сквозь туман «галуаза». Я довольно много уже узнала о войне, о моей Франции, в первый период наших скитаний. Научилась держать глаза и уши открытыми. Поэтому я знала, что боши, сидевшие рядом — в серо-зеленой форме Вермахта с расстегнутыми воротничками, шумные и беззастенчивые, звенящие пряжками ремней, медалями и пистолетами, ведущие себя как победители, — вероятно часть отряда по уничтожению партизан. Скорее всего, они подозревали, если не были уверены, что мужчины, на которых они охотились, сидят за следующим столом и едят такой же ужин. Наливают то же самое прохладное светло-красное вино в керамические стаканы вместо стеклянных. Боши рассматривали вино на свет, бросающий розовые отблески на их лица. Да, за следующим столом и за тем, что стоял дальше, вокруг них сидели партизаны, чьи лица казались темными, как их глиняные стаканы, в отличие от свежих, розовощеких крупных белокурых мальчиков.