— Кроме тебя, никто не знал, где она живет, — прошипел Амарант, наклоняясь к нему. — На кого ты работаешь?
— На себя.
— Лжешь. Думаешь, я поверю в то, что мальчишка сумел в одиночку найти меня?
— У меня была цель.
— Цели есть у всех. Но мало кто добивается их с таким упорством.
Данте зло усмехнулся.
— Тут ты прав. Нужен мощный стимулятор. Например, смерть дорогих тебе людей.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты убил моих родителей.
Выражение лица Амаранта даже не поменялось.
— Что-то не припомню.
От потрясения Данте на мгновение забыл о головной боли.
— Как ты можешь этого не помнить? Я видел тебя тогда! Ты стоял у окна и наблюдал!
— Я много раз так делал. Ни одного особенного не запомнилось, хотя все самое интересное начинается после.
Данте в замешательстве уставился в пол. Такого он не ожидал. Человек в черном фактически признался, что он наблюдал и за преступлением тоже. Но тогда это значит, что он — не убийца? Как такое может быть?
Голову вновь накрыла волна боли. На этот раз она была милостива: от ее силы Данте сразу же потерял сознание.
Сколько прошло времени, Данте слабо представлял. Он то терял сознание, то снова окунался в водоворот боли. Он кричал. Боль раскаленным штырем вонзалась в череп, сверлила затылок и виски. Пару раз его даже вырвало, но это не принесло облегчения, наоборот, стало только хуже. Он с нетерпением ждал очередного обморока, чтобы ненадолго прекратить эту невыносимую, обжигающую боль.
В редкие моменты просветления он видел человека в черном. Он сидел на корточках напротив и листал книгу в переплете цвета крови, изредка посматривая на его мучения. Данте просил его о помощи, заклинал дать воды, но в ответ получал все тот же равнодушный взгляд.
Боль разламывала мозг на части, собирала и опять разбивала вдребезги. Еще немного, и Данте начнет умолять человека в черном убить его. В его случае это будет не самый плохой вариант.
Великий инквизитор
«Здравствуй, кем бы ты ни был. Если ты держишь в руках книгу моих воспоминаний, значит, чувствуешь то же, что и я. Растерянность. Панику. Страх. О да, страх больше всего.
С этим чувством я прожил большую часть своей долгой жизни. Естественно, я никому его не показывал, иначе мои дни оказались бы короткими, как взмах крыла бабочки. И тебе посоветую сделать то же, мой дорогой друг. Теперь мы с тобой в одной лодке.
Ты можешь спросить, кто я, только зачем? Я — такой же, как и ты, большего знать необязательно. Но я не писал бы сейчас эти строки, если бы не желал обессмертить свое имя, так как тело мое уже на грани. Вскоре оно умрет, останутся только эти записи.
Когда-то я был демоном, великим, могущественным демоном, коему под силу было даже превзойти Самого. Конечно, я не пытался. Мне это было не нужно — я добился значительной власти на Земле. Меня боялись, мне поклонялись. Меня слушали даже короли! Чего еще желать?
Но один страх не давал мне покоя».
Данте лежал на полу. Темные волосы закрывали лицо, и Амарант не видел, открыты его глаза или нет. Он вполне мог умереть, ведь солнце теперь светило прямо на него.
— Жаль, если так, — прошептал Амарант. — Ты еще не вкусил все муки за смерть Розалины.
Словно отреагировав на его голос, Данте пошевелился.
— Вода, — прохрипел он, не поднимая головы. — Вода…
Амарант молчал.
— Прошу тебя…
Он умоляет его! Кто бы мог подумать? Амарант фыркнул и вернулся к книге.
Начало было более чем интригующим, но демона интересовало совершенно другое.
«Конечно, у меня имелись завистники. Люди строили против меня коварные планы, не раз пытались отравить, я пережил несколько покушений. Мне пришлось повсюду ходить с охраной. Но если ты думаешь, что я боялся людей, ты ошибаешься. Я отмахивался от них, как от назойливых мух, ничего больше. О нет. Охрана мне понадобилась вовсе не поэтому.
Но начнем сначала.
В пору молодости я еще и не помышлял стать правой рукой правителя Испании. Как ты знаешь, мы, демоны, питаемся эмоциями. Любовь, сострадание, жалость не дают никакой пользы, нам больше по душе страх, ужас, паника. Я развлекался, как мог, выпытывал нужные мне чувства любыми доступными способами, и это доставляло мне еще большее удовольствие. Несколько веков я прожил, наслаждаясь людскими пороками, как дети наслаждаются сладостями. Это было великолепное время. Я никогда не считал века, они казались мне лишь чередой проходящих дней, но теперь я могу сказать, что непоправимое случилось со мной в середине пятнадцатого века. Год я уже не вспомню, да и важен ли он?».