– Вот именно.
– Тогда имей в виду, что на диване я засыпаю быстрее и сплю крепче. Люблю там вздремнуть – это же против правил.
– Ладно, так и быть.
Я поставил правую руку на стол, словно приглашая Амариллис померяться силами. Она сделала то же, и наши пальцы переплелись. Все застыло стоп-кадром; мы сидели без звука, не шевелясь. Немного погодя я предложил выпить, мы поднялись и двинулись на Олд-Бромптон-роуд. Держась за руки и предвкушая, как мы будем спать порознь и вместе смотреть один и тот же сон.
12. Утесы и пропасти
Бар «Зетланд-Армз» был старожилом уже в те далекие времена, когда прохожие на улицах еще не переговаривались по мобильникам. Медная табличка на створке его двойных дверей предупреждала просто и доходчиво:
Покончив с этой неприятной обязанностью, бар гостеприимно распахивал двери и вел в уютную прохладу, к неярким светильникам и клубам табачного дыма, теням и полутеням, а от столика, за который мы уселись, – и к свету дня, льющемуся сквозь темную и стройную, в стиле ар-нуво, деревянную арку над входом и дверные стекла, изгибающиеся двускатными сводами. Цветочные арабески портьер, алые с золотом и зеленью, притязали на родство с Уильямом Моррисом;[46] ковер наверняка был наслышан о килимах.[47] Гравированные зеркала и пляшущие цветные огоньки разнообразили задний план, а континуо[48] скромно притопывавшего и подвывавшего музыкального ящика вплеталось в тихий гул голосов. Одни фигуры чернели силуэтами, другие были словно проработаны кьяроскуро;[49] подчас из тьмы на свет выныривала чья-то рука или полупрофиль. Старые часы, когда-то вытиктакивавшие свои «спаси-бо» редингской пивоварне, теперь лишь снисходительно смотрели вниз со стены, невесть сколько лет тому назад застыв на полуночи.
Единственный свободный столик нашелся по соседству с гладко выбритым стариком. Первым делом я приметил его нос, сломанный явно не однажды. На старике были брюки в тонкую полоску на подтяжках, белая рубашка без воротника с короткими рукавами и начищенные до блеска черные ботинки. Подтяжки были красные, на пуговицах. На обоих предплечьях красовались татуировки – за мамочку и за «Юнион Джек».[50] Старик потягивал пиво, а у ног его храпела дряхлая бультерьерша. Под носом у нее стояла пустая фарфоровая плошка.
– Знакомьтесь, это Квини, – представил ее старик. – Здесь родилась, здесь и выросла. Вкалывала всю жизнь за троих.
– Чем занималась? – спросил я.
– Смотрела. Ждала.
– Чего?
– Пока дела пойдут на лад.
– Да, работенка та еще.
Квини тихонько рыкнула во сне.
– Совсем измучилась, бедная, – вздохнул старик. – Чертовы яппи!
И уткнулся в кружку.
– Горького? – предложил я.
– А то. В самый раз по жизни нашей тяжкой.
– Какого именно?
– «Джона Смита», и для Квини.
– А ты что будешь? – спросил я Амариллис.
– То же, что и ты.
Я заказал старику пинту горького и большой виски и пинту для Квини, а нам с Амариллис – по пинте и по большому виски.
– Спасибо, – кивнул старик. – По какому случаю?
– Дама пьет со мной в первый раз.
– Мои поздравления! – Старик отсалютовал нам кружкой. – Дай бог не в последний. Если Господь хотел, чтобы люди ходили трезвые, так зачем тогда сотворил солод и хмель? – Он перелил пинту Квини в плошку, псина встрепенулась на знакомый звук, вздохнула и заработала языком. – А вы, кажись, не из яппи, – дружелюбно добавил ее хозяин.
– Не настолько я молод, да и карьеры вроде не делаю.
– За это и выпьем, – заключил старик и опять поднял кружку. Квини прекратила лакать и рыкнула.
Амариллис сидела в задумчивости.
– За встречу во сне! – сказал я.
Она улыбнулась, заглотнула разом половину виски, уткнулась в стакан и расплакалась.
– В чем дело? – спросил я. – Что стряслось?
Амариллис утерла глаза, высморкалась, допила виски, приложилась к пиву и потянулась за моей рукой.
– Вечно я все порчу, – заявила она.
– Что – все?
Она широко взмахнула свободной рукой, словно попытавшись обхватить ползала.
– Все, чего ни коснусь.
– А поподробнее?
– Не сразу. Думаешь, почему я тебе ничего не сказала – ни своей фамилии, ни телефона, ни адреса? Думаешь, почему я тебе почти ничего о себе не рассказываю? Я просто боюсь того, во что мы можем ввязаться. Я уже пыталась найти людей, которые смогли бы жить со мной в обеих жизнях, но ничего не вышло. Может, с тобой и получится, но я ужасно боюсь, что опять все испорчу, если стану торопить события, а ездить на том автобусе без тебя я не хочу. Знаешь, от чего жуть берет? Я вот думаю, а вдруг жизнь во сне – настоящая, а эта, которая здесь, – только чтоб убить время от сна до сна. Ты со мной?
46
48
49
Кьяроскуро (ит. chiaroscuro – «светотень») – особая манера распределения света и тени в живописи, популярная в XVI–XVII вв., использовалась для передачи атмосферных эффектов, создания иллюзии пространства и трехмерного объема.