Но Хасамили сдержался и деревянным голосом объявил:
- Следующий!
- Лацхан так поражен вашей красотой, что решил подарить вам то, что передавалось из поколения в поколение в его семье, - поклонился представитель рода Кашку и бросил на Мили такой алчный взгляд, что того передернуло.
Пусть засунет это украшение себе в жопу, похотливый урод!
Лацхан сдернул ткань с подноса, и Мили передернуло во второй раз. Что за жуть?
Клан Кашку всегда славился своей аскетичностью, но увиденное било все рекорды. Почерневшая, уродливая диадема (она, что, железная?) напоминала, скорее, пояс верности, чем украшение. При виде этого чудовища хотелось сходить помолиться, а не надевать его на голову.
Мили в сердцах сложил веер и хлопнул им себя по лбу, чтобы прийти в чувства, а не наброситься с кулаками на местных идиотов.
- Глава рода Эйя, - сам не понял, как раскрыл рот Мили, пропуская вяло мнущегося кандидата от клана Шаушка, - Может, вы чем-нибудь порадуете меня?
Dir en Grey - CONCIEVED SORROW UNPLUGGED
Пирва усмехнулся и ловко сдернул золотую ткань с подноса. Рассмотрев, что там лежит, Мили замер, похолодев. Боль обожгла все его внутренности. Он даже сначала не понял, что вызвало у него такие чувства…
Мили просто пялился на золотую шпильку с короткой цепочкой, на которой поблескивал необработанный изумруд, и задыхался. Все слова застряли у него в горле.
А потом Мили резко, щелчком пришел в себя, и гнев, душная ярость, почти ненависть затопили все его существо.
Да как он посмел насмехаться?! Над памятью? Над его горем?!
Как Пирва Эйя надумал использовать в своих гнилых целях память об его покойной матери?!
Мили сам не понял, как бросился в драку. Все происходило, как будто не с ним.
Он видел себя словно со стороны. Будто во сне.
Раз - его ладонь опускается на щеку Пирвы. Два - веер Хасамили идет в бой, оглаживая плечи главы Эйя. Три - Пирва с каменным выражением на лице легко скручивает его, и Мили почти в судорогах бьется в его сильных руках. Четыре - Хасамили вдруг понимает, что лежит на своей кровати, а Пирва Эйя нависает над ним, прижимая его руки к матрасу.
- Как… - едва слышно выдохнул Мили, - Как мы здесь оказались? В моей комнате?!
- Перенес тебя, - легко пожал плечами Пирва, - Магией. Сам мне потом спасибо скажешь. При собственном клане такое устроил. Успокоился, истеричка?
- Да как ты посмел?! - Мили вновь затрясло, кажется, его щеки были влажными, - Использовать память о моей матери, чтобы завоевать меня! Это низко и подло! Ты, наверное, видел ее при жизни! И знал, что она обожала такие шпильки! Ее даже похоронили с подобной! Так низко…
Мили теперь понял, что действительно плакал.
Пирва тяжело вздохнул и спокойно сказал:
- Я глава клана Эйя лишь двадцать лет. Поэтому я видел твою мать только пару раз в жизни. Мои родители встречались с ней часто, да, а я даже не помню ее лица. Я выбрал такое украшение не из-за нее. Я не лез так глубоко и не в курсе, что там твоя мать любила. Я выбирал шпильку по другому принципу.
Пирва вдруг распахнул халат на груди Хасамили и извлек на свет золотую цепочку с необработанным изумрудом в качестве подвески.
Мили почти перестал дышать. Пирва вертел в руках изумруд, словно имел на это полное право. Будто не в нем крылась сама суть Мили.
- Это твое сосредоточение зои, верно? - задумчиво пробормотал Пирва, - Я случайно увидел вчера, пока ты бегал по саду. Думал, что моя шпилька подойдет к этой цепочке… Больше никаких зловредных мыслей у меня не было.
- Она тоже принадлежала моей матери, поэтому… - почти просипел Мили, не в силах сказать что-то еще.
- Ясно, - кивнул Пирва, понимая его и отпуская.
Кажется, он говорил о шпильке совершенно искренне, мать Мили здесь была ни при чем, и маг вдруг осознал, что сделал! Он напал на главу клана при всем честном народе! Страх овладел им.
- Прости-прости-прости… - зашептал Мили, чуть приподнимаясь, - Я очень любил мать. А она мертва, и я… Я подумал, что ты хочешь воспользоваться моими чувствами. Я сам не соображал, что делаю!
Пирва долго молчал, а потом вдруг ничего не выражающим тоном сказал:
- Ты знаешь, почему я здесь?
Мили покачал головой, не понимая, как связаны глава Эйя и его мать.
- Мне этот цирк даром не нужен, - тихо пояснил Пирва, - Но мне почти сто пятьдесят лет. И мне давно пора вступать в брак. Меня уговаривали это сделать. Буквально на коленях. Тем более, такой известный род ищет пару своему наследнику…
Пирва едва заметно скривился.
- Я был непреклонен, - продолжил равнодушно глава Эйя, - Но на пике спора мою мать выпустили из тем… Из покоев. И она… Она подслушала разговор и сказала - лучше спутаться с жабой, чем с представителем клана Эа. Эта фраза поразила меня, потому что…
Пирва вдруг рассмеялся, бешено и безумно.
- Видишь ли, мне тебя не понять, - резко успокоился он, будто никогда и не менялся в лице, - Я-то свою мать ненавижу от всей души. И она у меня живее всех живых. Может быть, когда сдохнет, что-нибудь и изменится, но пока…
Пирва покачал головой и коротко закончил:
- Я прибыл сюда, потому что мать обронила ту фразу. Если эта су.. Если она говорит, что клан Эа - дерьмо, значит, это не совсем так. Но… Иногда нам стоит прислушаться к родителям, как бы мы к ним ни относились. И иногда нам стоит признать, что мы все равно похожи на них.
Пирва Эйя медленно поднялся с кровати.
- Прости мне мою искренность, - чуть склонил голову он, - И прости меня за резкий тон. Просто мне не нравятся такие люди, как ты. Грубо, но зато честно. Прости меня и за это.
После этого Пирва Эйя просто ушел.
- Стой… - протянул Мили к нему руку, но было поздно.
Хлопнула дверь.
На парчовом покрывале осталась лежать одинокая шпилька с изумрудом-подвеской.
Как наяву, Мили вдруг увидел, как мама распускает волосы, доставая из строгого пучка похожие шпильки, а потом улыбается ему.
Он так любил играть с ними на кровати…
Когда мама лежала в гробу, а ее изуродованное лицо было скрыто маской, у нее была такая же прическа. И такие же шпильки.
Мили осторожно взял украшение с покрывала и, стянув свои волосы первой попавшейся лентой, воткнул в образовавшийся пучок свой подарок.
Шпилька держала плохо, потому что она была одна, но держала.
Мили, запрокинув голову, долго сидел, не двигаясь. Он надеялся, что так слезы перестанут течь, но ничего не менялось.
И тогда Хасамили сказал: