— Я любознательна, — сказала Ваня. — Но не собиралась стоять там и глазеть.
— Что же, — проговорила Улла, — вот то, в чем мы отличаемся. Я бы воспользовалась шансом понаблюдать.
— За чем понаблюдать?
— Как оно себя ведет, — медленно сказала Улла.
Что-то в ее глазах заставило Ваню вздрогнуть.
— Итак, — сказала Улла совершенно другим голосом, — вы и у меня тоже хотели взять интервью? Нина сказала, что вы, возможно, захотите поговорить со старым доктором.
— Я дам вам знать, — сказала Ваня. — Сейчас мне нужно писать отчет.
— Пишите, — ответила Улла. — Вы знаете, где меня найти.
Завершение следующего короткого отчета заняло некоторое время, потому что Ваню продолжали отвлекать воспоминания о Нине и ее тепле на спине, но наконец это было сделано. Ваня вложила отчет в конверт вместе с первыми записками. Коробка, которую она принесла из аптеки, была достаточно велика, чтобы вместить все образцы продукции и конверт. Кроме того, она была еще и достаточно легка, чтобы Ваня могла в одиночку отнести ее в почтовое отделение рядом с вокзалом, что Ваня и проделала. Клерк проинформировал ее, что поезд из Эссре уже подходит для погрузки-разгрузки, и пристроил Ванину посылку на одном из поддонов, отправляемых на перрон.
Ваня вышла на платформу. Пути уходили на юг прямой линией, пока не исчезали, поднявшись на невысокий холм. Поезд спускался с холма, и рельсы издавали свербящий звук, от которого у Вани встопорщились волоски на шее. По мере приближения поезда шум становился все громче; когда поезд, наконец, прибыл на платформу, шум стал таким громким, что Ване пришлось закрыть уши. Поезд был сделан из хорошего металла, который не заменялся с тех пор, как прибыли первопроходцы, поцарапанного и истертого, много раз перекрашенного. Часть краски на пассажирском вагоне пузырилась и отслаивалась, как от сильного жара. Когда Ваня видела вагон в последний раз, такого не было. Что-то там, должно быть, произошло. Все знали, что мир за пределами колоний опасен, но комитет никогда не вдавался в детали. Ваня думала о том, как сама ехала в маленьком вагончике, не ведая о мире за пределами защитной оболочки поезда, и о том, кто или что могло сделать что-то подобное с поездом из хорошего металла.
Аматкинский Интернат Три насчитывал сто семнадцать обитателей в возрасте от шести месяцев до пятнадцати лет. Директор Ларсбрис’ Олоф не возражал против неожиданного визита Вани; он был счастлив показать ей здание и рассказать о здешних гигиенических порядках. В воздухе жилой зоны дома стоял насыщенный запах виниловых матрасов и мыла — был банный день. Дети сидели рядами в длинных ваннах, утопленных в подвальные полы, и каждый оттирал спину сидящего перед ним. Тем, кто оказался в конце ряда, оттирал спину старший брат или сестра. Вечно устраивались гонки, чтобы не оказаться в конце ряда: старшие всегда терли слишком сильно, стремясь отыграться за то время, когда они были маленькими сами и им насаживали синяков их старшие.
— Атопическая экзема, угри, перхоть, — говорил директор, проводя Ваню обратно наверх. — И грибковые инфекции. Вот мы здесь с чем имеем дело. Мы могли бы использовать что-нибудь более эффективное против перхоти. Мыло для волос, которое у нас есть, не годится — оно только сушит и заставляет зудеть кожу головы. Наверное, сделано в Эссре. Понятно, что они никогда здесь не были и понятия не имеют, что здесь за климат. Без обид.
Ваня рассмеялась. Смех должен был означать: «не правда ли, из какого жуткого места я приехала».
Они перешли к классным комнатам. В трех залах — по одному на каждую возрастную группу — на длинных скамьях лицом к учителю сидели ученики. Из дверей двух залов доносился только приглушенный голос преподавателя, читающего лекцию, но из третьего послышалось пение хора. В Интернате Три наверняка были одаренные ученики или опытный педагог, потому что от мелодий, выскользнувших сквозь щель в двери, у Вани защипало в глазах. Там пели вариацию на тему «Песни первопроходцев» в замедленном, до почти неторопливого, темпе. Опираясь на сильный четвертый голос, третий и второй голоса сплелись в диссонансе, который был не совсем диссонансом, и над ними первый голос поднялся до высоких нот, которые каким-то образом проникли к Ване сквозь ухо в горло, не давая дышать. Боль не утихала, пока Олоф не увел ее за угол и из пределов слышимости.
Ваня лишь наполовину прислушивалась к рассказу Олофа об интернатской кухне и соблюдении там гигиенических предосторожностей. Когда тот закончил, она поблагодарила его за экскурсию и покинула. Ваня выбрала путь, который привел ее к классам. Пение стихло. Несмотря на это, она на мгновение приостановилась — на случай, если они начнут петь снова. Вместо этого дверь распахнулась, и из нее высыпало три десятка детей старшего возраста. Они перебранивались, орали, как все подростки, толкались локтями и пялились на Ваню. Не было никаких признаков того, что кто-то из них только что участвовал в творении звука, настолько прекрасного, что он ранил. Ваня направилась домой с чувством, что из нее так или иначе устроили посмешище.