Бумагу, чтобы напечатать новый текст поверх, обесцвечивали впопыхах. Ваня различала кое-где бледные остатки слов, заполнявших раньше страницу: «любимая», «ожидая», «моей». Любовная поэзия. Ваня обошла стойку, чтобы рассмотреть другую памятку. Между новыми буквами смутно просматривалась часть строфы из детского стишка. Это были страницы из конфискованных библиотечных книг. Очевидно, вот для чего — в том числе — комитету понадобилась вся хорошая бумага: для описей.
С лестницы, ведущей в офисы, послышались бойкие приближающиеся шаги. Из-за угла выскочила курьерша в сером комбинезоне с туго заплетенными косами, остановилась перед Ваней и призвала к вниманию.
— Доброе утро! — выпалила она. — Я пришла, чтобы объявить, что комитет ввел дополнительные вечера отдыха! Каждый третьедень в восемнадцать часов все горожане будут посещать свои центры досуга, чтобы принять участие в увлекательных играх, викторинах и групповых беседах! Ура коммуне Аматки!
— Ура! — ответила Ваня.
Курьерша повернулась на каблуках и промаршировала на улицы колонии. Вслед за ней по коридору к выходу повалил рой энергичных мальчиков и девочек в одинаковых комбинезонах.
Ваня пощупала памятку на стене. Эти дети, вероятно, понятия не имели, с чего внезапно объявились два развлекательных вечера в неделю. Но в комитете какое-то время уже должны были знать.
Когда Ваня пошла взглянуть, что с Ниной, та сидела в постели. Тарелка с овсянкой была все еще полна, но чашка кофе — выпита. Когда Нина заговаривала, ее голос звучал ясно, но монотонно, ее глаза устремлялись куда-то вдаль. Приходил кто-то из клиники, чтобы выяснить, почему Нина не вышла на работу; ей дали недельный отпуск по личным обстоятельствам.
— Мне надо сходить увидеть Ивара, — сказала она. — Они оставляют тела до переработки только на сорок восемь часов. — Ее глаза впервые остановились на Ване. — Ты не сходишь со мной? Прямо сейчас?
— Конечно. — Ваня подобрала свитер и брюки, которые Нина скинула на пол не то ночью, не то днем. — Рубашка, брюки. Сначала тебе нужно чего-нибудь поесть.
Нина оделась, последовала за Ваней на кухню и механически поела разогретой каши, которую поставила перед ней Ваня. Справившись с половиной тарелки, она поднялась на ноги.
— Идем. — Она надела куртку не застегивая и большими шагами вышла на улицу.
Ивар лежал на каталке. Его завернули в белый саван, оставив открытой только голову. Нина села на табурет рядом с каталкой и стала просто смотреть на него. Ваня осталась в дверях. Бритта однажды сказала ей, что в мертвых людях нет ничего страшного: они просто выглядели так, словно спали. Когда Ваня вытащила Ивара из воды, она еще могла сказать, что это был Ивар, но он не выглядел так, словно спал. Он выглядел так, словно умер. Ивар без Ивара внутри. Вещь на каталке была даже не Иваром, а просто предметом, немного на него похожим.
Нина судорожно вздохнула и погладила труп по щеке.
— Что я скажу девочкам, Ивар? Что я должна им сказать?
Когда в следующий седьмодень станут выкликать имена недавно умерших, имени Ивара среди них не будет. Никто не посвятит ему минуты молчания. Лишение жизни, своей или чужой, было самым предательским поступком из всех; каждая потерянная жизнь ставит под угрозу выживание колонии. Убийцы больше не были гражданами. Ивара отправят на переработку, а потом он исчезнет, его сотрут.
— Скажи им, что произошло, — сказала от дверей Ваня. — Они заслуживают права знать.
— Ты думаешь, они захотят жить с этим? С тем, что их отец совершил самоубийство?
Ваня подошла на несколько шагов ближе.
— Нет, — тихо сказала она. — На самом деле виноват был не Ивар. Ты знаешь, чья тут вина.
Нина приложилась головой к краю каталки.
— Твоя взяла. Я расскажу тебе все.
На этот раз у них был Дистиллят Номер Два, слегка покрепче. Они засели в комнате Ивара, прикрыв дверь и свернувшись на его кровати. Нина все еще не позволяла Ване дотрагиваться до нее. Она опрокинула полную чашку, прежде чем заговорить.