- Погоди, так получается, что за ступами – это уже не сам монастырь по сути, а только принадлежащая ему территория?
- Ну да.
- А я-то думала, как это они под крышей святой обители детей делают, - шутливо прищурилась я. Элия засмеялась.
- Раньше тупик до самого конца считался монастырём, как сказал дедушка, но когда здесь появилась Заринэ, Лео отметил плетнём границу монастыря, теперь этот низенький символический заборчик указывает, что за кладбищем уже светская земля, а не монастырская. Как и вот эти земли. – Мы поднялись ещё немного и притормозили. Элия рассказывала, а совмещать это с подъёмом было трудно. – Дедушка говорит, что есть ещё секретный проход в монастырь, через шахту механического лифта. Но где она – я без понятия.
- Механический лифт? – удивилась я.
- Как я понимаю – это что-то вроде колодца, где надо вручную крутить рычаг, и некая коробка, или корзина, или платформа будет подниматься.
- Круто… получается, если все приходят сюда по Кошачьей, в том числе и мастера, то даже они не в курсе места нахождения лифта?
- Да нет, скорее они знают, но разве это соответствует образу воина, чтобы его поднимали, а не он поднимался сам? – Я согласно кивнула. – Видимо это для каких-то крайних нужд: поднять больного или раненого, или пробраться незаметно в случае осады. То есть, сейчас-то осад не бывает, но в те времена, когда всё строилось, подобные монастыри-крепости штурмовали.
- Интересно, Тигриный лог хоть раз захватывал враг?
- Хороший вопрос, надо спросить у дедули.
Мы продолжили путь и поднялись на верхнюю плоскость. Стали видны работающие под жарким солнцем молодые люди. Те, что трудились в полях – разделись до пояса, под сенью деревьев же было прохладнее, и там адепты остались в тобоках. Кто поглазастее, тот заметил нас, вскоре головы тут и там стали оборачиваться. Раздевшиеся ребята, непривычные к женскому присутствию, старались делать вид, что нас не замечают, склоняясь пониже к пучкам пропалываемой зелени, но их смущение заметила Элия:
- Пошли в сады, не будем их стеснять.
Я бросила прощальный взгляд на поля и заметила мастера Лео. Не отвлекаясь, он катил на громоздкой телеге между зелёных гряд тяжёлую бочку, наполненную водой, из которой она черпалась для полива. Колёса немного утопали в рыхловатую, плодородную землю, и катить, думаю, было очень нелёгким делом. Однако он медленно и верно шёл, подставляя обнажённую широкую спину полуденному зною. Я разглядела на ней два глубоких, грубых шрама, очень заметных, идущих от позвоночника в стороны, но и помимо них, кажется, были другие, помельче. Моё зрение не позволило рассмотреть всё в подробностях с такого расстояния. Отвернувшись, я пошла за Элией.
- У мастера Лео такие следы на спине, - шепотом заметила я, - это же не в воспитательных целях палкой ему набили в юности?
- Нет, - так же тихо отозвалась девушка, - это он, говорят, закрыл собой детей от взрыва. После чего был в коме. Из-за неё-то в него и ввели что-то там от тигра.
- Вот оно что… - выдохнула я. Но мысли мои уже понеслись туда, где я должна быть готова на подобный подвиг. Мастер Лео ведь не знал, что выживет, и вряд ли надеялся на такое. Он просто рискнул своей жизнью и пожертвовал собой, чтобы спасти других. Это то, о чём когда-то спросил меня Чимин, и я пришла к выводу, что хочется успеть многое попробовать, тогда и не будет жалко умирать. Теперь же, поразмышляв здесь ещё немного, я стала понимать, почему половина ребят делается религиозными. Они понимают, что, как говорится, перед смертью не надышишься, и приучают себя к вере в то, что смерть – это не конец. Так ведь менее страшно умирать, если знаешь, что и после этого продолжишь… что? Быть кем-то? Жить где-то? Переродишься? Попадёшь в рай? Если бы мне предстоял выбор из серии «во что поверю, то со мной и случится», то в какую религию я предпочла бы пойти? Дилемма. Новое рождение и следующая жизнь – это уже не ты, тело новое, воспоминаний нет, поэтому какая-то там субстанция под названием «душа» не имеет значения… А, стоп, это же индуизм, а не буддизм, Чонгук объяснял. А в буддизме вообще нет ничего после смерти, точно же, там просто животворящее начало постоянно перетекает из одной формы в другую. Чёрт, получается, что адепты не обретают в этой религии надежду на продолжение жизни, получается, что буддизм доводит до самого конца бескорыстное служение добру и порядку, потому что никакого вознаграждения не будет, только лучшая жизнь для других, оставшихся в живых. Это сложно, очень сложно.
В тени крон мы с Элией гуляли почти без слов, наблюдали, иногда помогали подвязывать ветки молодых деревьев, разбрасывать золу, чтобы она удобряла почву, опрыскивать листья растительным составом, чтобы не привязались никакие губительные для урожая насекомые. Настоятель, видимо, хотел, чтобы я познакомилась со всеми сторонами жизни монастыря, оценила, что меня ждёт, ведь если я приду сюда после выпускного в школе, то останусь года на два безвылазно. И всё бы ничего, да только как я объясню это Чжихё? Ладно, дождусь рождения племянника или племянницы, это как раз случится вскоре после выпускного, тогда ей можно будет сообщить что-то важное. С Сынён будет проще. Она тоже за меня беспокоится, как и я за неё, но мы доверяем друг другу и знаем, что пока не набьём шишки и не убедимся на собственных ошибках, как делать не надо было, нас всё равно не остановить. В этом плане я Чжихё даже завидую, если она понимает, что у чего-то могут быть дурные последствия, или что-то опасно, она остановится и не станет делать, она берёт волю в кулак и обуздывает свои желания. Эх, и кто из нас троих после этого самый сильный и стойкий? Иногда мы не по тем критериям оцениваем людей и их качества.
На обратном пути, прежде чем вернуться в монастырь, Элия и я уселись на пригорке, направив свои взоры в даль за обрывом. Обитель отсюда не было видно, её загораживала скала, почти ровная, по которой не забраться без специального снаряжения. Именно в ней сквозил прощёлок с калиткой. В те времена, когда шли войны и Лог был школой боевых искусств широкой славы, наверное, эту норку достаточно было привалить валуном, чтобы с этой стороны нападающие ничего не смогли сделать. Или хищники, бросающиеся на посторонних, служили охраной, не позволяющей забираться на Каясан? Ведь отрезав путь к полям и садам, монастырь бы не выдержал долго без продовольствия, а в старину крепости осаждали и месяц, и полгода, и год.
- Ну, как ты, пообвыклась здесь? – спросила Эя. – Не тяжело?
- Нет, всё здорово! Мне нравится. Знаешь, тут нет того, что присутствует в школе; когда что-то не сделано или ты неправильно выполнила что-то, тебя начинают порицать, над тобой подхихикивают одноклассники, учителя смотрят, как на тупую овцу. И потом уроки становятся тяжкой, неприятной обязанностью, где не хочется показываться, чтобы не слышать вновь и вновь критику и грязь. Здесь же ругают не за мелочи, а за нарушение каких-то более важных норм, если ты перестаёшь быть человечным или злишься – тебе напоминают, как делать не надо. А когда проблема исчерпана, о ней не вспоминают и ею не тыкают тебе в нос постоянно. У меня в классе вспоминать ошибки пятилетней давности было любимым развлечением, это изводило и выводило из себя.
- Тут тоже могут припомнить, но цели будут разные, - сказала Элия. – Здесь напоминают, чтобы помочь тебе исправиться и преодолеть свои слабости, а за стенами, в большом мире, припомнят, чтобы позабавиться, посмеяться и унизить, чтобы рядом с тобой выглядеть лучше.
- Ты… сталкивалась с такими обидами? – осторожно поинтересовалась я.
- Долгое время я была слишком наивной, наивной настолько, что не могла понять, когда надо мной подшучивали или смеялись. Или даже открыто обманывали.
- Ненавижу быть обманутой, - нахмурилась я, - и ещё больше ненавижу обманщиков! Это отвратительные люди.
- Это несчастные люди, Чонён, - посмотрела на меня спокойно Элия.
- Несчастные?! – подивилась я жарко и яростно. Опять вспомнился Чжунэ и, почувствовавшая себя недавно охладевшей к нему, я почему-то захотела набить ему морду.