- В этой риторике попахивает софистикой, - прокомментировал Джунхуэй.
- Словоблудие – не для золотых, - гордо изрёк Диэйт.
- Напротив, почему же? – положил ему на плечо ладонь Джунхуэй, как бы осадив, но мягко, отечески, хотя если и был старше, то на каких-нибудь несколько месяцев, не больше. – Если уж говорить о методах и стратегии, то дипломатия – одно из лучших средств. Если есть возможность договориться, то надо пользоваться ею, а не махать кулаками. Умение вводить в заблуждение на словах и ездить по ушам должно присутствовать в любом золотом ровно так же, как и умение драться.
- А я вот не умею красиво говорить, - вторглась я в разговор, - и врать у меня плохо получается, а распознавать обман – и того хуже. В детстве я свято верила, что лгуна можно выявить по красному лицу, но с возрастом поняла, что не всё так просто. Только одна моя сестра умеет краснеть от неловкости или неправды.
- Да, современные обманщики – это искусствоведы лжи и её же великолепные творцы. Физиогномика и психология помогают конспираторам, - откинувшись назад, рассуждал Джунхуэй, – можно купить литературу о том, какие мышцы или бессознательные сигналы выдают нас во время вранья и хорошенько отрепетировать отсутствие этих признаков у зеркала, и всё – неразоблачаемый врун готов.
- Неужели никак нельзя догадаться, обманывают или нет? – отчаялась я.
- Из контекста, пожалуй, можно. – Китаец прищурился и, будто достав с невидимой полки воспоминание, сказал: - Когда в Шэньчжэне погибла моя семья и я остался один, меня пробовала завербовать группировка драконов. – Я вздрогнула. Везде они! – Но я знал, что они виноваты в смерти родителей, поэтому смотался. Но короткое время, что довелось с ними общаться, скрывая, чей я сын, чтобы и меня не грохнули, подарило мне один хороший урок. Всегда нужно задумываться, кому выгодно происходящее, и что именно выгодно человеку, с которым имеешь дело. Если думать об этом, а не о том, что тебе говорят, то скорее разоблачишь ложь, чем пытаясь присматриваться к лицу. Многие вещи виднее со стороны, а не при близком рассмотрении. Иногда что-то видно под определённым углом, а если смотреть прямо – не видно. Вспомните сказки про вампиров? Если на них смотреть, то не понятно, кто он, а взглянешь в зеркало – отражения нет, значит, вампир. В жизни так со многим. Чтобы что-то понять, надо поискать около или рядом, а не в самом предмете.
- Кто-то корчит Шерлока, - усмехнулся Вернон, но Джунхуэй и ухом не повёл, проигнорировал. А я была согласна. Не упрись я настолько тесно в Чжунэ, никогда бы не прозевала его своловство, ведь пока я держалась подальше, всегда наблюдала, какая же он дрянь.
- Послушайте, - привлёк наше внимание Самуэль, - а я вот что подумал… Эта история про Будду. Он ничего не ответил недругу, не вступил с ним в перепалку, а того в конце концов самого чуть не порвало от ярости. Может, вот в чём штука? Отсутствие мести – и есть самая лучшая месть! – щёлкнул он озарёно пальцами. Я восхитилась его смекалкой. Пока мы тут о чём-то спорили, приводя доказательства, он молча посидел, покумекал, и вывел простое, как и всё гениальное, решение.
- Если бы всё так просто работало, - вздохнул Ямада, - но многие дела, оставленные без ответа, не карают их совершителей.
- И всё-таки, - улыбнулся Джунхуэй, - равнодушие страшнее ненависти. Как там говорится? Не бойтесь злодеев, творящих зло, бойтесь равнодушную толпу, с чьего молчаливого попустительства это зло свершается.
- И то верно, - согласился Рен, - непросвещённое и легко внушаемое общество, не способное оказать сопротивление властям или низменной моде – отвратительное явление. Невежество – та самая буддийская свинья – приносит горе и грязь. Я бы даже сказал, что невежество и равнодушие – это одно и то же, разве глупость ни есть отсутствие интереса к знаниям? Разве глупость ни есть отсутствие желания развиваться? Определённо, дураки – равнодушные и бессердечнейшие люди.
- Многие психологи пытались доказать зависимость глубины чувств от уровня интеллекта, - сказал Джунхуэй.
- И как, успешно? – поинтересовался Вернон.
- Проблема вставала в другом. Когда выяснялось, что большинство злых гениев человечества имели хорошее образование, эрудицию или начитанность, невольно спрашивалось, а что тогда есть ум?
- Смотрите, - развёл руками Ямада, как бы прорисовывая некую картину, - у нас, в Японии, много веков верили, что душа человека живёт в животе, оттуда и пошла традиция сэппуку*. На Западе душа всегда ассоциировалась с сердцем, и только сейчас, в двадцать первом веке, все склонны считать, что истинная душа человека где-то в мозгу. Посудите сами, когда делается пересадка сердца – человек остаётся всё тем же, если заменить что-то в животе, то сознание человека тоже не изменится. Но зато если вставить другой мозг – будет другой человек. Так если вся жизнь, память, впечатления и чувства находятся в мозгу, который прежде был олицетворением только ума, то получается, что ум не может быть разделён с чувствами, потому что душа живёт с ним где-то там по соседству, - постучал по виску Ямада.
- Ну, знаешь, тогда получится, что если поддаёшься чувствам, то они растут и теснят своего соседа – разум, и он уменьшается, - хмыкнул Диэйт.
- А разве так не происходит? – заметила я. – Когда мы влюбляемся – теряем способность здраво мыслить, когда мы злимся – впадаем в состояние аффекта. Выходит, что эмоции действительно теснят в мозгу что-то.
- Right, а чем человек умнее, тем он становится спокойнее и выдержаннее, да и бесчувственнее тоже, - кивнул Вернон, поддерживая меня.
- И как в эту теорию тогда уместить равнодушных дураков? – спросил Самуэль. – Ума нет, чувств нет.
- Пустоголовых никто не отменял, - засмеялся Диэйт.
- А полноголовых слишком мало, - печально подытожила я, украдкой окинув взором всех ребят. Если где-то и существовали люди, умеющие и чувствовать и думать с одинаковой силой, то это были золотые.
Засидевшись за подобными диспутами, мы вышли из беседки сразу на занятия. Нас догнала Джоанна, вышедшая из библиотеки и заметившая нашу стайку, потянувшуюся к тренировочной площадке.
- Как гранит науки, грызётся? – подмигнул ей Вернон.
- Потихоньку, - улыбнулась она. - Интересно, сколько книг прочёл мастер Ли, чтобы стать таким умным?
- Дело в качестве, а не в количестве, - отметил Джунхуэй. – Но, к счастью, в наших складах и архивах книг ерунды не держат. Впрочем, какие-то художественные произведения я видел, пьесы или что-то в этом роде. Да и их вряд ли включили в собрание библиотеки за красивую обложку. Значит что-то в них, но есть.
- Я всё же думаю, - поравнялся со мной и Джоанной Самуэль, став немного смелее с тех пор, как мы пришли. Обвыкался. – Что есть природная склонность к уму, и кто-то быстро схватывает, а кому-то бесполезно и тысячу произведений прочесть. Ты, Джоанна, наверняка быстро поумнеешь, ты очень сообразительная, - сказал он. Но в глазах юноши я увидела восторг совсем не от ума девчонки, в этих влюблённых очах сияла тяга к личику Джоанны, её голосу, фигуре, немного спрятанной под довольно бесформенным тобоком. В таком возрасте ещё не умеют ценить что-то глубоко внутреннее, и если Самуэль считает предмет обожания умным, то всё идёт именно из идеализации в целом. Но это моё мнение, конечно, кто знает, вдруг бывают исключения? Для этого Самуэль не должен бы был так быстро влюбиться в дочь покойного мастера Хана, для этого он бы влюбился после сколько-нибудь продолжительного общения, а не едва завидев Джоанну при её появлении.
- Спасибо, - мимолётно поблагодарила за комплимент Джоанна, не придав ему особого значения. Вернон шепнул мне на ухо:
- Неопытный подкат не прокатил. – Я пихнула его легонько в бок.
- Что ты знаешь о подкатах, опытный?
- Окей, засчитано, я к тебе тоже подкатить не сумел, - расплылся он оптимистично, - но не всё же ещё потеряно? Не в этих стенах, а когда выйду…
- Когда-нибудь в другой жизни? – ухмыльнулась я, дразня.
- Суровая, ой суровая, - зацокал он языком, но быстро прервался. – Ты же скоро уйдёшь… мне уже грустно.