Было обеденное время, и я унеслась одна, не дав себя проводить до дома. Думаю, Чонгук был только рад, что не придётся продлевать время в моём обществе. Откуда бралась его холодность и отчужденность? Из-за монашества? Я хотела верить в это, но не могла, мой разум отказывался признавать за Чонгуком невинность, целибат, отшельничество. Но, как бы то ни было, я могла ему простить нежелание возиться со мной, делиться секретами мастерства, а вот забыть отчаянное сопротивление поцелую – это другое. Скребло душу и жгло нутро, неужели я так ему неприятна? Или это такая сила воли, клятва воздержания? Что его так отшатнуло от меня, что он пал на лопатки, но не позволил коснуться своих губ? Я чувствовала в себе состояние, близкое к рыданиям, но запрещала слезам появляться. А что испытывают парни, когда им отказывают? Что испытывал Чжунэ, когда я говорила ему «нет»? Что он испытал вчера, когда я прервала наш поцелуй и попросилась домой? Чёрт возьми, я начинала понимать Чжунэ! Когда кого-то хочется, очень трудно показать свои чувства, озвучить свои мысли, ты ведь и сам их толком не понимаешь, не знаешь, чего хочешь, просто тянет и всё. И меня потянуло к Чонгуку, но он отвернулся, и было неприятно и больно от его отказа. И Чжунэ было больно, не могло быть иначе. Мне даже его жалко немного стало. Сколько раз я пыталась объяснить ему, что он ничего не получит, а он продолжал настаивать – да ему памятник поставить надо! Потому что мне одного вот такого «намёка», что приставать не надо, достаточно, чтобы никогда в жизни не решиться на повторный подкат. Неужели я слабачка? Неужели я в этом слабее Чжунэ, у которого хватает сил вновь смотреть мне в глаза и уговаривать? На это, кажется, нужно намного больше выдержки и храбрости, чем на хуки и апперкоты.
Я боялась никого не найти в квартире, потому что окажись она пустой, у меня не будет преград перед подушкой, в которую можно будет поплакать. Но я не должна, не должна! Чжунэ же вчера не плакал, приехав домой? А плакал ли когда-нибудь из-за девушки Чонгук? Или он настолько монах, что ему чужды плотские соблазны? Но и из-за платонической любви можно страдать. Или нет? На пороге я услышала голос Гынсока, не кричащий, но громко внушающий на кухне:
- Я такой, понимаешь? Я всегда таким был, творчество – это я, я не могу от него отказаться! Это стихия, оно стихийно, и когда оно накатывает, я не могу сопротивляться, потому что вдохновение приходит не по заказу, это что-то свыше, хотим мы этого или нет! Если я не буду писать, когда оно во мне, когда меня толкает, то оно пропадёт, прокиснет, перебродит во мне и станет крутить мне нервы, я упущу момент, и потом буду ждать вдохновения днями, неделями, а то и месяцами! Я становлюсь психованным и невыносимым, сплошной комок нервов, меня всё бесит и раздражает. И знаешь, что тогда происходит? Я начинаю пить! Ты этого хочешь? Чтобы я пил, забывая о своём призвании?
- Нет… - печально раздался голос Сынён.
- Я ничего с собой не смогу поделать, и не хочу поделать! Творчество – это сублимация, понимаешь? У сексуально удовлетворенного человека мозги не работают! Не работают! Они активны и энергичны лишь в возбуждении!
- Тише ты…
- В общем, решай сама. Если ты хочешь быть со мной – я такой. Я всё сказал, и добавить мне нечего. Я от тебя ничего не требую, кроме понимания, и того, чтобы мне не мешали во время творческого процесса. Я ненавижу, когда мне мешают! – Я тихонько стояла у двери, боясь помешать, но Гынсок вышел из кухни, увидел меня, кивнул, и стал обуваться. Сынён высунулась следом за ним, и тоже заметила меня. Поздоровавшись молчаливым взглядом, она смотрела, как её возлюбленный, надвинув ботинки, поклонился нам на прощание и вышел. Я закрылась за ним.
- Вы помирились? – спросила я.
- Не знаю… ты слышала, что он сказал?
- Кое-что.
- Я не знаю, смогу ли принять такие условия. С одной стороны, от меня почти ничего не требуется… но, с другой стороны, и я ничего требовать не могу? Ох, Гынсок сводит меня с ума… во всех смыслах! – взмахнула руками сестра и, раздеваясь на ходу, пошла в ванную, чтобы расслабиться. Меня саму некоторые выводили из равновесия, поэтому я не смогла сейчас углубиться в её драму. Войдя к себе в спальню, я обнаружила убирающуюся там Чжихё со шваброй и тряпкой для стирания пыли.
- Привет, опять выходные тратишь не на отдых? – села я с краю, на стул, чтобы не мешаться. Как хорошо, что она здесь, и схема кровать – подушка – слёзы для меня всё ещё недостижима.
- Почему? Я люблю наводить порядок, - встала Чжихё на колени и стала протирать пыль под компьютерным столиком. В фартуке, с забранными в пучок волосами и в резиновых перчатках, она всё равно не выглядела замученной домохозяйкой. Это был дар, наверное. Надеть на меня такое – я превращусь в пугало, а ей идёт.
У меня в кармане зажужжал телефон. Достав его, я едва не пискнула от радости. Неужели радости? Неужели я рада? Мне звонил Ку Чжунэ. Посмотрев на повернутую ко мне тыльную часть сестры, лазающей под столом, я тихонько встала и ушла в их спальню, которая сейчас была свободна.
- Алло?
- Ты забыла у меня свои вещи, - сразу по делу раздраженно бросил он.
- Так сказал, как будто я трусы с лифчиком у тебя возле постели раскидала.
- Если бы это были трусы с лифчиком, я бы с тобой по-другому разговаривал, - немного дружелюбнее сделался тон Чжунэ, и он покашлял в сторону, в кулак, будто в горле запершило.
- В любом случае, я не специально. Я заметила, что их нет, уже ложась спать.
- Я завезу тебе их завтра.
- А спросить меня, не занята ли я завтра, не надо? – Чжунэ сделал что-то вроде «тпру» и «пфф», одно за другим. Потом устало и нехотя, по слогам выговорил:
- Ты не занята завтра?
- У меня баскетбольная секция заканчивается поздно, если сможешь подъехать после…
- Я могу приехать на тренировку. Ты же не против?
- Ну… В прошлый раз ты заскучал на ней… Впрочем, - одёрнула себя я, понимая, что рассчитываю на какую-то продолжительную встречу. – Ты же только отдать одежду, так что, заезжай.
- Мы так и не сыграли в баскетбол, - сказал он. – Поэтому, можем задержаться… - Во мне снова закружились, как только что пережитые, вчерашние события. Тёмный спортивный зал, Чжунэ в костюме, наш поцелуй, и его крепкая рука, прижимающая меня. И его низкий шепот возле лица. Моя кожа покрылась мурашками и тогда, и сейчас.
- Что-то я не уверена, что мне нравится эта идея… - Она мне нравится, господи, как же она мне нравится! Только бы это не привело ни к чему плохому, только бы я не влюбилась, только бы… только бы Чжунэ, как и я, хотел чего-то большего. Если бы Чонгук сегодня не оттолкнул меня так безоговорочно, я не была бы в таких растрёпанных чувствах, я бы не желала так самозабвенно чьего-то тепла, то есть, чьего-нибудь внимания. Мужского внимания. После того, как со мной отказался целоваться парень, побеспокоивший моё сердце, мне хотелось утешения. Утешения и реабилитации.
- Если тебе не понравится эта, мы придумаем ещё что-нибудь, - многообещающе сказал Чжунэ и замолчал. Я переварила его слова. Да, он ездил по ушам, но пока что, до сих пор, сдерживал все обещания, которые давал мне. Неужели он старается для меня? Или для утоления своей похоти? Я не верю, что он думает о моих интересах.
- Ты сказал, что разговаривал бы по-другому, если бы речь шла о трусах и лифчике… Но разве ты не прекращаешь общаться с теми, с кем уже спал?
- Раньше так и было.
- А сейчас?
- А сейчас не знаю. Мы же не спали, - засмеялся он.
- Ну, ясно, мне бы ты тоже не перезвонил, и плакало бы моё бельишко в твоём мусорном ведре.
- Бывало, раньше со мной отказывались спать… такие, которые делают вид, что готовы на всё, приезжают с тобой домой, даже уже начинают раздеваться, и в этот момент думают, что парни вне себя от возбуждения и готовы на всё, вообще на всё. Пользуясь подобным состоянием мужчины, эти тёлки начинают загибать пальцы: а давай сначала повстречаемся, а сначала докажи, что ты серьёзен, а сначала скажи, что любишь. Некоторые проще, просто делают заказ на дорогой подарок, вроде как это гарантия мужского постоянства… Да, мне отказывали, Чонён, прямо в спальне, на постели, под одеялом, и ставили условия. Я не получал секса, и всё равно не перезванивал.