— Да ну тебя, made in China.
— Знаете, я, пожалуй, соглашусь, — вмешалась я, — проблема не в искусстве, проблема в мужиках, впрочем, ничего нового, это я знала и до Лога. Вы на ровном месте найдёте из-за чего сцепиться…
— Ой, а девчонки нет? — прищурился Ямада.
— Вот, ещё и стрелки метаете, вместо того, чтоб отвечать за себя, — осадила я его. Он поджал губы и опустил глаза. — Мужчины агрессивны по своей природе и, да, вас надо воспитывать, очень хорошо воспитывать. И ремнём тоже.
— Тогда уж щелбанами, — улыбнулся Джунхуэй. У него никогда не бывало перепадов настроения, и я не видела, чтобы он заводился, хотя могло казаться из текста, что он горячится, но нет, поиронизировал и дальше спокойный, как удав. — Если агрессия врожденная, то её надо истреблять физиологически, ответственный за агрессивное поведение отдел мозга находится где-то в лобной доле, насколько я знаю, значит, надо бить прямо в лоб, глядишь, станем тихими, смиренными и пугливыми.
— Достаточно просто дружелюбными.
— Дружелюбие, так уж исторически повелось, распространялось у людей только на близких, тех, с кем они выросли вместе, кого знают давно, кто живёт с ними рядом. На человека из другого племени, другого рода, на пришлого всегда пробуждалась агрессия, даже тогда, когда люди ещё разговаривать не умели. Чужак — это враг, он другой, неизвестный. И большинство людей до сих пор, инстинктивно, испытывает неприязнь к тому, что появилось или родилось не на родной земле, отвращение к кухне других народов, отрицание чужих обычаев, осуждение чьих-то манер и нарядов, или даже ненависть, рождённую цветом кожи, разрезом глаз. «Не такой, как я» — главный аргумент для воинственных действий. Хотя бы потому, что иначе это ты не такой, как они, а быть ущербным никому не хочется, а как угадать, кто правильнее? Никак. Вот и проще избавиться от другого вида, чем прийти с ним к взаимопониманию.
Знания Джунхуэя и его рассудительность мне нравились. С ним всегда было о чём поговорить, с другой стороны, иногда я чувствовала себя недотёпой рядом.
— А почему же нельзя понять, что нет хуже и лучше? — вознегодовала я. — Просто все разные — и это нормально.
— Попробуй, объясни это людям, — засмеялся Вернон тихо. — Иерархия — тоже природная закономерность, она даже у зверей, птиц и насекомых есть. Поэтому люди делятся не только горизонтально по видам, но и вертикально по возможностям. А кому хочется сидеть внизу лестницы? А вдруг можно подняться на ступеньку, если твой род древнее? А вдруг ещё на одну, если твоя религия — правильная? А ещё на две, если твоя нация — самая избранная? А если ещё обосрать вкусы других и доказать, что ты понимаешь в чём-то больше, чем окружающие, то всё, считай ты на пьедестале.
— Выходит, стараться уравнять всех и сломить иерархию — это идти против природы? — стало грустно мне.
— Золотые этим и не занимаются, — сказал Диэйт, — мы боремся с насилием и действиями, ведущими к бедам, несчастьям и проблемам практическим, а не теоретическим, мы предотвращаем или наказываем за преступления, но менять и ломать идеи — не наше дело. Здесь, у нас, тоже есть мастера и учителя, наставники, которым мы подчиняемся. Не потому, что это где-то прописано, а потому что сами понимаем, что так надо, потому что доверяем им и осознаём в себе отсутствие того уровня знаний, какое есть у них.
— А на наши шутки не обращай внимания, — похлопал меня по плечу Джунхуэй, — Вернона я люблю, хоть он, горемычный, и америкос. — В него прилетела маленькая рисинка, но кинувший её Вернон и сам уже был весел.
— Узкоглазая морда, а я ещё подумаю, когда мы выйдем отсюда, прикрывать твою… спину или нет.
— Ты хотел сказать «задницу»?
— Нет, я забыл, как «спина» по-корейски.
— Да ладно, ты хотел сказать про мою задницу?
— Да ты достал за обед со своей гомосятиной, ей-богу. Может, ты сам?..
— Даже не надейся.
— Иди нафиг.
Я засмеялась в ладонь, теперь явно видя, что они вовсе не обижаются, и таково их регулярное общение. И это было удивительно, ведь по всему миру до сих пор часто люди разных национальностей и рас не могли найти общего языка, а здесь, за одним столиком, они дружили, уважали друг друга, и даже спокойно шутили над собой, что не перерастало в затаённую злобу. В Сеуле я много раз сталкивалась с нелюбовью к японцам, которым никак не могли забыть времена оккупации восьмидесятилетней давности, с запретом родителей встречаться с европейцами, потому что те — европейцы, и это было единственным, причем неисправимым, недостатком. Разве грех родиться с определённой внешностью? Некоторые стереотипы потрясали своей несуразностью.