Васенька, по требованию Фанни, не любившей сво-его полного имени, называл ее «Фанни».
— Вот видите, Фанни, один хребет и громадная впа-дина, тут Аксу и Турфан — жара здесь, по описаниям, страшенная, — говорил Васенька, попыхивая трубкой, сипевшей у него во рту. В этом он видел особенный ан-глийский шик и этим, казалось, чаровал Фанни. — По-том опять горы… неизвестные, дикие племена… тут Ан-гора, тут нога европейца не была, и северный склон Ги-малаев.
— И все ты врешь, Василек, — хрипел вполголоса пьяный Гараська.
— Смотрите дальше, Фанни. Вот знаменитый Дар-джилинг, и от него железная дорога на Калькутту. Не мо-жет быть, чтобы тут не было прохода. Ну, хотя козьей тропы какой-нибудь.
— О, конечно, перейдем, — с разгоравшимися глаза-ми сказала Фанни.
— Смотри, брат Иван, Гималаи перепер. А, каков враль, — вставил Гараська.
— И подумайте, после всех этих трудов и лишений, после путешествия по диким горам и пустыням, после тишины ледников мы в шумной Калькутте. Оттуда на Бенарес и Агру, потом на Бомбей и через Европу в Моск-ву… А, что вы скажете?!
— Ну, еще бы, Василий Иванович. Ведь это то, о чем я мечтала. Быть в Индии! Попасть в Индию столь не-обычным путем.
— Итак, вы едете, вы решились? — спросил Васень-ка.
— Ну конечно, еду. Вот это будет настоящее приклю-чение.
— Чем-то оно кончится, — прохрипел Гараська. Иван Павлович встал и, выйдя на двор, начал ходить и думать свои думы.
«И что она нашла в этой парикмахерской кукле, в этом болване с лицом вербного херувима! Дурак, пошляк и, на-верно, обольститель девушек… Мерзавец. Надо запре-тить ей ехать, вот и все. А по какому праву? По праву дяди! Ха-ха! Он сам не признал своего родства, так какой же может быть теперь разговор. Ишь, какой попечитель-ный дядюшка выискался!»
Но он не понимал и Фанни. Ужели она увлекалась Васенькой, ужели нравилась ей его хвастливая брехня, рассказы о фантастических путешествиях к негусу Мене-лику и об охоте на слонов? Она с удовольствием гарцева-ла перед ним, прыгала через расселины, спускалась с круч. Какой он кавалер для нее! Сидит на лошади плохо. Жир-ные, как у бабы, ляжки плоско лежат на седле, колени развернуты, носки торчат врозь, поясница выгнута. Соба-ка на заборе, а не всадник!
Третьего дня он высказал это Фанни. Обиделась за Васеньку. Метнула молниями глаз: «Дался вам Василий Иванович. Откуда ему уметь ездить? Он не кавалерист и не казак. Другой и так бы не умел. Я его научу».
Значит, по утрам она учила его! А он в это время врал, врал и обольщал молодую неопытную девушку. Урок за урок.
Иван Павлович снова вошел в дом. Над столом друг против друга стояли Васенька и Фанни. И тут только Иван Павлович обратил внимание на то, что Васенька был красив. Вьющиеся золотистые припомаженные воло-сы, бледный, мало тронутый загаром цвет холеного лица, шелковистые усики и тонкий, красивой формы, нос, весь овал лица, руки большие, белые, холеные, с длинными ногтями пальцев, украшенные дорогим перстнем с синим камнем, и вся его крупная, начинающая полнеть фигура холеного мужчины, живущего для своего удовольствия, были красивы и могли вскружить голову именно такой неиспорченной девушке, как Фанни. А тут еще эта тога героя-путешественника, искателя приключений, в кото-рую так нагло драпировался Васенька!
Что дал он, Иван Павлович, Фанни? Держал на по-сту, как в терему, никуда не пускал, смеялся над ней, как над ребенком. Нисколько не восхищался ею, когда она так великолепно ездила, даже тогда, когда она накинула арканом Зарифа, он не сумел преклониться перед нею. А женщина любит восторг и преклонение перед ней муж-чины. Даже и такая, как Фанни.
Аничков больше восхищался ее удалью, и Аничков оставил и более сильное впечатление.
Аничков и Васенька… Худой и черный от загара, как Цыган, Аничков, с темными и не всегда чистыми руками, с мозолями от турника и трапеции на ладонях и с грязны-ми ногтями, живой, как ртуть, несравнимый и непобеди-мый на скачках и на охоте, и этот полубог, цедящий вяло слова, пыхающий своим английским табаком, изящно одетый и пахнущий помадой и душистым мылом!
Себя он и не сравнивал. Он с места обидел Фанни до слез. Ну да, тогда, когда убил орла, по которому она про-мазала. Он ей показал свое превосходство над нею, и, ко-нечно, она этого не забыла. Вообразил себя на толстом, белом, плохо чищеном Красавчике. Тоже ведь не карти-на! Старый китель, старые рейтузы, старая фуражка, за-горелое, плохо бритое лицо, руки без перчаток — мало изящества в нем.
Вот они стоят рядом у стола, один против другого: Ва-сенька и Фанни. Оба одинаково освещенные светом лампы под синим абажуром. Ну, разве не пара? Она в темно-синей, в крупных складках юбке, из-под которой выглядывают английские башмаки, в белой блузке с синими горошина-ми и с темно-синим мужским галстуком на шее, заколотым ухналем. Да, в глазах светится задор мальчишки, а наделе-то ведь женщина, изящная, хорошо воспитанная женщина. Ростом она немного ниже Васеньки. Ну конечно, пара!
— Что с вами, дядя Ваня?
— На дворе холодно. Долго гулял.
— А мы с Василием Ивановичем окончательно ре-шили послезавтра и в путь. На Гималаи.
— Ох, Василек, Василек, — проворчал Гараська, — который раз ты это решаешь, мил человек.
— Нет, Гараська, вождь индейцев, на сей раз оконча-тельно и бесповоротно. Обещано Феодосии Николаевне и будет исполнено. Завтра утром последняя прогулка, а вечером и сборы. Аминь.
— Аминь-то аминь, только бы не разаминиться нам потом…
И не спросила его, дядю Ваню?! И не посоветовалась с ним? Точно и не жила с ним эти полтора месяца одной жизнью, одними думами, — с горечью подумал Иван Пав-лович.
— Через Аксу и Турфан, Герасим Карпович, — бле-стя глазами, воскликнула Фанни, на Гималаи, через Гима-лаи в Дарджилинг и далее в Калькутту!
— Да, летим хорошо. Только где-то сядем, — про-ворчал Гараська.
XX
Фанни уже вскочила на своего Аксая, Васенька при помощи Идриса гомоздился на своего маштака. Ему все неудобны стремена, и он каждый раз их перетягивает, то велит укоротить, то удлинить. Ни у Идриса, ни у Царан-ки лошади не поседланы, значит, едут вдвоем. Tete-a-tete устраивают.
Не нравится это Ивану Павловичу. Вовсе не нравит-ся. Во-первых, что за человек Васенька? Черт его знает. Миллионер — значит человек, выросший в убеждении, что за деньги все позволено и деньгами все купить мож-но. Во-вторых, человек, по-видимому, без принципов. Самодур и «моему нраву не препятствуй», что хочу, то и делаю…
Да и в пустыне… без вестового… Мало ли что может случиться?.. С тем же Васенькой? Ну, хотя солнечный удар… Или упадет с лошади… Ишь как стремена-то опустил, ноги болтаются совсем. Хорош наездник!
— Царанка, — подозвал Иван Павлович калмыка, едва только Васенька с Фанни выехали за дом. — Ца-ранка, седлай-ка, брат, Пегаса и айда за барышней. Мало ли что в пустыне! Может, помочь надо будет. По-нимаешь?
— Понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Только я седлаю Мурзика. Не так заметно, а тоже резвый лошадь.
Царанка свое дело понимал. «Москаль нет хороший, ух, нехороший человек. Царанка по луна смотрел, Царан-ка по звездам смотрел. Нет… счастья нет. Совсем плохой человек».
И Царанка с той быстротой, на которую только кал-мыки и способны, накинул седло на Мурзика, взял пат-ронташ и винтовку Запевалова, свистнул и спорой рысью выскочил вслед за своей госпожой.
«Может быть, это и подлость посылать согляда-тая, — подумал Иван Павлович, — но иначе я не мог по-ступить. Даже и при том условии, что мне нет никакого дела до Фанни, как и ей нет до меня дела»…
Повернувшись от сарая, он увидал на веранде бес-печно сидящего Гараську.
— Что же не укладываетесь? — сказал он, стараясь не обратить внимания Гараськи на то, что он сделал, и чув-ствуя, что старый охотник видит его насквозь.
— Чего собираться-то. Успеем. Результата надо вы-ждать. А это ты, того… Правильно… Калмыка-то вслед… При нем, брат, свидетели нужны. Ух, посмотрел я на него — жох! Ну, жох!.. А уже врет! Через Гималаи махнул… А до Кольджата еле дополз…