На смену ему на дивной караковой кобыле выскочил полковой адъютант.
С непонятным волнением, с ревностью в сердце сле-дил Иван Павлович за всеми положениями их борьбы. Кобыла адъютанта оказалась мягкоуздой и совкой, и он избегал опасных положений, склоняясь тонкой талией то вправо, то влево, то, отгибаясь назад. Уже несколько раз промахнулась Фанни, разгорелось ее лицо, и засверкали глаза. Первая пара киргиза с киргизкой была великолеп-на своими пестрыми красками и дикой удалью, но эта еще красивее рядом пластичных движений, групп и положе-ний.
Всякий раз, как адъютант был близок к тому, чтобы поцеловать, обнявши, Фанни, Иван Павлович замирал и… почти ненавидел своего лучшего друга, красавца адъютанта.
— Ах, какая прелесть! Смотрите, Павел Павлович, — нервно сжимая маленькой ручкой в коричневой перчатке повода, говорила генералу Первухина. — Как вы думае-те, он победит?.. Ах!
Хлесткий удар нагайки раздался по плечу адъютан-та…
Вздох облегчения вырвался у Ивана Павловича, он выскочил на оригинальном Пегасе и помчался за Фанни.
О! Как она была прелестна в эти минуты! Раскраснев-шаяся, возбужденная, с прядками волос, вырвавшимися из-под кабардинской шапки и спустившимися на лоб, с разгоревшимися и ставшими большими серо-синими глазами с темным обводом, с открытыми губами, из-за которых ярко сверкали ее белые зубы.
Отличный наездник и джигит, Иван Павлович живо овладел конем и понял сразу его совкую натуру, получив-шую воспитание у разбойника Зарифа. Пегас вертелся под ним на одной ноге, он останавливался с полного ка-рьера, как вкопанный, и мчался снова.
— Браво! браво! — раздавалось в группе русских дам и офицеров.
Киргизы были увлечены борьбой. Им нравилось то, что так ловко боролся с девушкой-волком всадник на их киргизском коне. Они любили Ивана Павловича, они меч-тали видеть его начальником уезда, ценили в нем разумно-го, хорошего, доброго человека и желали ему победы…
Одна секунда… Одна секунда, меньше… Зазевалась Фанни, и сильные руки схватили ее талию, и грудь ее при-жалась к чужой груди, и жадные мужские губы с мягкими усами прижались к ее полуоткрытому рту.
Она ответила на этот поцелуй.
Иван Павлович не поверил своему ощущению. Не-земной восторг охватил его, и он повторил поцелуй. От-вечая ему вторично, она пробормотала сконфуженно:
— Довольно!.. Ведь видят же!..
И, взявшись за руки, они полетели к Исмалетдинову.
Толстый киргиз улыбался. Он был дорог им в эту ми-нуту, как отец, как добрый старый друг. Ивана Павлови-ча поздравляли с победой, ему жали руки, и Фанни со странной гордостью чувствовала, что ей приятно, что Ивана Павловича так любят и генерал, и полковник Пер-вухин, и его жена, и Пеговские, и адъютант, и Аничков.
— Ну и огрели же вы меня, Феодосия Николаевна, — смеясь, говорил адъютант. — Долго буду помнить.
— Подождите, Феодосия Николаевна, — говорил Аничков, — мы еще раз поиграем. Я не рассчитал игры. Никак не думал, что против меня такой свирепый волк.
Фанни улыбалась счастливой улыбкой.
За столом в громадной кибитке Исмалетдинова они сидели рядом, и рядом с ними сидели и киргизы, девушка-волк и ее победитель. Против них был добрый генерал, изящная Первухина, ее длинный муж, бай Юлдашев, Пе-говские, Исмалетдинов, Аничков, адъютант. Всем было весело.
Ивану Павловичу казалось, что они уже жених и не-веста, что несбыточное счастье сбывается и опьяняет его.
Ему казалось, что если он сделает теперь предложение, это не будет «смешно и ужасно»…
Он посмотрел на Фанни. Держа обеими ручками, как обезьянка, большую плоскую чашку, до краев наполнен-ную кумысом, она пила маленькими глотками. Улыбаю-щееся лицо было мальчишески задорно, и видно было, что она любуется только собою, что, если она в кого влюблена, так только в мальчишку в сером армячке и ка-бардинской шапке, который так ловко ездил, так здоро-во огрел Аничкова и адъютанта, и, несмотря на то, что был на киргизской лошади, утер нос всем этим господам, и который завидовал и был влюблен после себя только в Первухину, за которой следил жадными глазами, изучая все ее движения, манеру носить амазонку и шпоры, мане-ру говорить и есть.
Иван Павлович завял в своем неземном счастье и ре-шил еще подождать.
И только временами, вспоминая ощущение этих алых трепетных губ, этого чистого рта, прижавшегося к его губам, он нервно вздрагивал и порывисто хватался за стакан с ледяным шампанским.
XXXII
Когда Иван Павлович с Фанни вернулись на Коль-джат, там уже была зима. Снег ровной пеленой покрыл крыши постовых построек, двор, склоны гор. Глухо шу-мела Кольджатка между обледенелых камней. Веранда была засыпана снегом, и слоем снега же покрыты были неубранные стол, стулья и кресло. Скучная, долгая гор-ная зима наступила.
Внизу, в долине, зеленели деревья, висели на яблонях тяжелые и крупные румяные верненские яблоки, желтая, выгоревшая степь и пески пустыни млели под знойными лучами солнца. Там наступало лучшее время года, про-должительная среднеазиатская осень, которая обещала стоять до конца декабря.
Убрали снег с веранды, перенесли столовую в каби-нет, затопили печи, устроились по-зимнему. В первый же день Иван Павлович попробовал напомнить Фанни о том, что дала ему Фанни, «девушка-волк».
Был тихий вечер. Чай был допит. Самовар пел про Россию, про Дон, про зимовники задонской степи, про Петербург и про театры… Не разберешь, что именно пел он, но ворошил мозги в хорошенькой головке, и она опустилась на грудь, прикрытую шерстяной кофточкой, и глаза из-под черного полога ресниц смотрели упорно на допитую чашку. В этом взгляде, в наклоне головы на тонкой шее, в тихой грусти, точно охватившей всю юную душу, было столько женственного, девичьего, лю-бящего и любовного, что Иван Павлович решил попро-бовать и намекнуть, только намекнуть, на мучивший его вопрос.
— Фанни, — тихо сказал он, — вам хорошо было вчера на киргизской байге?
Она подняла голову. Темные глаза с большими зрач-ками, вытеснившими синеву, казались черными. Какая-то дымка закутала их. Не сразу оторвалась она от своих дум. Она вспоминала, переживала вновь свою победу, и ого-нек удовольствия заискрился в глазах.
— Ах! было дивно хорошо! Такая красота лучше вся-кого театра, — воскликнула она.
— Фанни, а вам понравилась… Эта киргизская игра… Девушка-волк?
Она насторожилась. Маленькая складка легла меж-ду темных бровей и забавно наморщила их, придав всему лицу детское выражение. Тут бы и остановиться и не продолжать дальше, но Ивана Павловича точно толкало что-то вперед и вперед.
— Вы знаете, у киргизов это свадебная игра.
— Да, — неопределенно протянула она.
— Все заранее подстроено, — продолжал, не замечая холодности Фанни, нестись в пучину Иван Павлович, — и ловит девушку-волка обыкновенно ее нареченный же-них, ее избранник сердца.
— В самом деле? — уже совершенно ледяным голо-сом произнесла Фанни и положила руки на стол, будто собираясь встать.
Он ничего не видел и сладким, так не идущим к его мужественной фигуре, голосом продолжал:
— Вы серьезно играли?
— Да, играла, что же из этого? Сами видели, и как огрела Аничкова, и этого херувима-адъютанта, местного сердцееда.
— Нет, Фанни… А относительно меня? — молил Иван Павлович.
— Вы воспользовались минутной заминкой. Я ус-тала.
— Фанни! Так это было… Не серьезно?
Лицо ее покрылось внезапно пурпуром стыда и гне-ва. Кровь побежала к вискам, залила весь лоб, маленькие уши стали малиновыми. Гроза надвинулась. Темные гла-за метнули молнии.
— Да вы о чем?… Вы с ума сошли… Оставьте, пожа-луйста!
Она нервно встала и широкими шагами прошла в свою комнату. Там она бросилась на постель, уткнулась лицом в подушки и залилась слезами.
«Ах, Боже мой, Боже мой! — думала она сквозь ры-дания. — Неужели все они такие? Неужели у всех у них только одно на уме? И даже лучшие из них. Потому что, — это-то ей подсказывало ее сердце, — Иван Павлович ока-зался лучшим, самым лучшим из них, — и он… Он… Он мог подумать, он смел подумать»… Ей было «ужасно» больно и совсем не смешно это робкое признание безвоз-вратно влюбленного человека.