Она выглядела так, будто я ударил ее в лицо, но я не испытывал по этому поводу никаких эмоций — сильнейшая мигрень буквально разрывала голову. Странное чувство, сродни прикосновению к необьятному. За каждой линией скрывалась еще одна, несущая иную суть. Мозг не успевал обрабатывать буквально впихиваемую в него информацию, и я уже с трудом чувствовал собственное тело.
— Хватит! — раздался громкий голос, и я опустил нож, сжав глаза. — Скоро битва, на счету каждый боец, а мои люди почти убивают друг друга в моем же лагере.
— Прошу прощения, Ода-сама. — откуда она вообще вылезла?
Неужели так заинтересовалась нашими отношениями, что решила проследить за встречей? Или осматривала лагерь и правда оказалсь рядом случайно?
Стоп. Я идиот. Кацуи же глава ее охраны, мы находимся прямо рядом с ее ставкой — а людей рядом нет потому, что внутренний периметр.
— Кацуи… Я освобождаю тебя от этого задания. Можешь быть свободна. — судя по звукам шагов, она ушла. — Ну и что ты устроил?
— Рабочий инцидент, Ода-сама. — она вздохнула.
— Еще один такой инцидент — отправишься в каменоломню. Не можешь держать глаза закрытыми — так используй по назначению. — я усмехнулся.
Мы оба понимаем, что это почти шутка. Почти — потому что она действительно может устроить что-то подобное, и я без возражений подчинюсь. В конце концов, в этой ситуации я действительно сильно не прав.
Повисла тишина.
— Ладно, раз уж вы так сильно не можете ужиться, руководить будет Кодзиро. Он подойдет через пару часов с отрядом. — это… Черт. Знакомая фамилия.
Ах да, глава разведки Нобуны, вечно молчаливый мужчина на совете. Длинные черные, почти синие волосы. Не Сасаки, конечно, который скорее всего ему приходится каким-нибудь внуком, если вообще существовал, а фамилию взяли не рандомно.
Я кивнул, и девушка двинулась куда-то. Судя по направлению шагов — туда, откуда пришли мы с Кацуи.
Что такое тайная вылазка к лагерю противника во время войны в средневековье? Не знаю. Для меня это было движением буквально на привязи, с поясом, скрепленным с впереди идущим бойцом, и еще одним, страхующим меня сзади. Несколько раз меня валили на землю, и в эти моменты я тщетно пытался услышать хоть что-то, что могло вызвать такие меры, но лес был так же тих, как и обычно. В остальном же… ветки хлестали по лицу, постоянное скрытное движение безумно выматывало, а извечный страх оказаться слепым и беспомощным в неизвестном окружении доводила до отчаяния. Словом, я был даже рад, когда веревку, соединяющую наши пояса, наконец, отвязали — это было условным сигналом снять повязку, чтобы не вызвать даже малейшего шума. Впрочем, такие предосторожности были лишними — я прекрасно слышал шум и веселые крики, доносившиеся из лагеря Имагава. Они уже праздновали победу, и имели на это право — Есимото сделал все возможное, чтобы победа оказалась легкой и безболезненной. Я его крайне уважал, на самом деле — этот человек захватил провинции Суруга, Тотоми и Микава, несколько раз обыграв и победив Ода Набухидэ, отобрав у него юго-западную часть Овари. Заключил один из немногих действительно крепких союзов с Такэда и Го-Хадзе, обезопасил себя с севера и юга, собрал запредельную для этих времен двадцати пяти тысячную армию против трех тысяч Нобуны… Готов поспорить, дальше он собирается ударить по Мино, не останавливаясь на Овари — ведь одни только расходы на подобную армию захват одной сельскохозяйственной провинции не окупит. Даже жаль, что его планы так и не увенчаются успехом. Предательство с моей стороны даже не рассматривается. Я вздохнул, и прислушался.
Тишина ночи, в которой слышатся только тихие вскрики празднующих ещё не одержанную победу людей. Шелест брони моих сопровождающих. Мерцание ночи, прорвавшейся сквозь снятую непослушными от холодного ветра пальцами повязку. Глаза, слипшиеся, забитые комками застывшего, хрустящего белесого гноя, открываются почти через силу. Сердце стучит в ушах, удивительно ровно и мощно, будто отрываясь за все время, что я просидел в добровольном заточении.
Серый и багровый. Серый мир, багровые силуэты. Так это было всего лишь мгновение назад. Теперь, заглянув вперёд, невыносимо дальше привычных двух метров, я вижу только огоньки. Яркие, пульсирующие, усыпавшие высокий холм, так и не достигший гордого звания горы. Невыносимо хрупкие.