— Вот что меня больше всего удивляет в нашем хозяине, — задумчиво сказал Кирилл, — так это постоянная, радостная готовность рассуждать о том, что ему и в малейшей степени недоступно. А насчёт остального — о, сколько же на эту тему было наговорено за тысячелетия под звон наполненных стаканов! Какие открытия ты тщишься ещё сделать? В чём убедить? В том, что человек есть наполовину высокоорганизованное животное? Так, извини, стоит ли заниматься возведением банальности в степень тривиальности?
— Стоп! Минуточку! — сразу перебил его рыцарь и треснул по столу ладонью. — Вот эта мировоззренческая аксиома всегда меня невероятно умиляла! В ней изначально заложена такая простенькая, бодрящая идейка насчет того, что стоит немножко поднатужиться в духовном и моральном смысле, и надоевшие пятьдесят процентов мы обязательно превратим в пятьдесят один, а потом и во сколько захотим. Конечно, пока ещё общая людская масса безнадёжно колышется значительно ниже серединной отметки, но введение сенсорного коэффициента позволит увереннее контролировать надоевшие всплески животных инстинктов! И вот…
— Бред собачий! — теперь настала очередь Инфантьева перебить — он даже остановился. — Это как раз тот самый случай, когда упростить — не значит объяснить. И вообще мне расхотелось в базарном стиле разрабатывать миллионный вариант дискуссии на извечную тему человека и его возможностей.
— Без вопросов! — к моему удивлению Серж охотно согласился с этим предложением. — Только напоследок замечу: мыслящее выпрямленное существо о двух ногах, о двух руках, при голове и без хвоста к «человеку разумному» практически никакого отношения не имеет. Просто оно само себе присвоило этот почётный титул авансом, торжественно пообещав всем своим Всевышним (о, сколько же их было!) в будущем обязательно таковым стать, но получился пшик. Ничего не вышло!
— Кем же ты нас тогда изволишь величать? — этот вопрос задал Станислав, и в его голосе прозвучала большая доля недоброжелательности. — Разумными зверями, что ли? Тоже более чем не ново!
— Вся ваша беда, мои дорогие друзья-приятели, в том, — хладнокровно ответствовал рыцарь, — что вы упорно наделяете человека как раз тем свойством, которое природа в него, возможно, и заложила, но ещё не задействовала. О каком «разуме» ведётся речь? Что это такое? Где и у кого вы его видели? У себя? У меня? У Эльзы?
— Что тут про бедную девушку плетут? — разобиженная такой странной оценкой, я тотчас возникла (и довольно громко). — Кто же я по-твоему? И берегись, если непочтительно ответишь!
— Не нравится — не слушай. Все мы есть «животные умные» или, если хотите сомнительного комплимента, «человеки умные». Разумом в наших мыслях, писаниях и деяниях и не пахнет — в наличии только интеллект! Весьма могучий, согласен, но это — совершенно иное качество! Негодяй может быть гениальным, но разумным — никогда. Исключение я готов сделать для определённого слоя людей веры и искусства, что, как говорится, погоды не делает.
— Тогда просвети нас, что ты понимаешь под понятием «разум», — вполне законно потребовал всё ещё недовольный Станислав. Серж пожал плечами так, словно разрывал невидимые путы:
— Пожалуйста! Запросто. Только уж извините, ребятки, определение будет настолько простым, что дальше некуда. Я бы «разум» сравнил с врождённой самодисциплиной. Которой у нас никогда не было и, судя по развивающимся в бешеном темпе событиям на этой планете, никогда не будет. Поздно.
Мне понравилось, что Серёжины оппоненты не накинулись на него с немедленной оголтелой критикой, как сделала бы я, а довольно долго обдумывали предложенное им откровение образцового отличника: «Разум — это дисциплинированный ум…» Конечно, всё получалось проще некуда: требуется немножко ответственности заиметь, а там и «золотой век» на пороге! Но каждый хочет, чтобы совесть сначала появилась у соседа…
Так и не дождавшись лихой контратаки со стороны «ребяток», я не выдержала и изложила свои соображения по поводу учительских идей рыцаря — как всегда звонко, напористо и убедительно. Однако Серж заметил, что введение новых свежих сил в уже закончившуюся дискуссию о перспективах развития так называемого человечества является запрещённым приёмом, и добавил, что принципиально не считает предложенную им категорию чем-то вроде очередного качества, которое можно воспитать или как-то натренировать.
— Рискну повториться, мисс, — (о, неужели опять официальность?), — но скажу, что понятие «разумности», «дисциплинированности ума», скорее всего, вообще неприменимо к животному организму, на сколь высокой ступени эволюционного развития он ни находился бы. Об этом свидетельствует трагедия одного из самых вдохновенных призывов в нашей истории — знаменитой «Нагорной проповеди». Будучи произнесённая самым обычным, понятным и доступным языком, а затем размноженная миллиардными тиражами, она, тем не менее, осталась не просто невостребованной за многие тысячелетия, но и всегда была для существа, которое вы столь упорно именуете «хомо сапиенс», гораздо более далекой и чуждой, нежели, скажем, звуки волчьего воя из соседнего леса. Завывание куда как понятно — либо на охоту, либо от тоски… А изложенная в проповеди воля Всевышнего требовала от человека именно внутреннего ограничения своих всевозможных хватательных потребностей! Откуда же было взяться такому чуду у представителей биологического рода, которые до сих пор иногда воспроизводят потомство с шестью пальцами на ногах, а во сне хватаются за воздух, словно всё ещё падают с дерева?
— Какое счастье, что Всевышний оказался куда более снисходительным к своим созданиям, чем ты! — усмехнулся Инфантьев. — И куда менее велеречивым. Показал идеал, предложил путь, дал свободу воли — вот и всё!
— А в итоге? А что в итоге, Кир? — издевательским голоском пропел Серж. — Готов повторить, если давеча ты не расслышал: «вибраторы космического пространства»! И ещё много чего имеется в «шкатулке Пандоры» — отложено и припрятано про запас то там, то здесь!
— «Здесь» — это где именно? — встрела я с вопросом. — Можно поинтересоваться?
— Не лови, пожалуйста, меня на слове, — неожиданно сердито отозвался рыцарь. — Я ничего не собирался конкретизировать!
— Понимаю, просто оговорился, — смиренно опустив глазки, промолвила я, — бывает… Ладно, если предложено заканчивать — давайте заканчивать. А всё же любопытно узнать: почему вы так сцепились? Что послужило отправной точкой?
— Всё, как ни странно, началось издалека, — пояснение решил дать Станислав (я заметила, что он продолжает оставаться настороже и очень внимательно всех слушает). — Речь зашла о подлинной причине разногласий между «Элитой» и нашим «Союзом». Рыцарь изволил утверждать, что корень зла не в идеологии, а в вещах сугубо материального порядка.
— Это в каких же? — удивилась я. — В территориальных спорах, что ли? Так Галактика, вроде бы, уже почти поделена…
— А кроме? — задал вопрос рыцарь. — Очень занимательно, что по этому поводу думаешь ты!
— Ну-уу, тогда остаются… — я наморщила лоб, изображая настоящее раздумье, хотя напрягать извилины тут было излишне, — остаются только разногласия по поводу способов добычи энергии!
— В самую точку. Теперь о претензиях: кто к кому, и что именно не нравится?
— Разумеется, мы — к ним! По распоряжению правителей «Элиты» идёт активная разработка не только одиноких галактических объектов, но и звёзд с безжизненными планетами в центральной области Ядра, что чревато необратимыми изменениями простран…
— Это на ваш взгляд, — весьма невежливо перебил Серж. — А что они?
— А они считают так: ничего страшного не происходит, и всё под контролем. Однако по их методике ведения работ космическое светило полностью гасится, а это уже самое настоящее варварство!
Серж сделал очень глубокий кивок, а затем обернулся к Инфантьеву:
— Не правда ли, как слаженно? Вы что, заучивали с одного листа?
— Подожди-погоди! — поспешила вмешаться я. — У тебя разве есть иное объяснение? Выудил из недр «компакт-библиотеки»?
— Из каких, там, недр! Всё лежит на поверхности. Чья энергия, как говорится, чище? А добыча дешевле?