Не знаю, возможно, правила хорошего тона требовали, чтобы я немедленно перестала давиться слюной, вытерла кровь и сопли и прочувственно за всё поблагодарила, но не было даже сил попросить, чтобы меня как можно скорее пристрелили, чего хотелось больше всего. Или просто закрыть глаза и тихо скончаться… Но затем подспудно стала подкрадываться типичная, как я потом узнала, мысль: «А вдруг это начнётся снова?!» Последовало постепенное возвращение к жизни: я смогла выползти из камеры и кое-как одеться. Три метра на карачках и несколько не слишком сложных движений руками, ногами и корпусом — на всё про всё сорок минут.
Дома, когда действие пыточных препаратов окончательно закончилось, я подверглась вполне естественной релаксации, превратившись в живой труп, и в таком состоянии была доставлена в реабилитационный центр. Со мной возились не больше чем с другими: заверили, что я в полнейшем порядке и здорова, как слониха-трёхлетка, после чего снова вкололи какой-то дряни, засунули в одноместную палату-ячейку и оставили там мумифицироваться. Рвавшемуся ко мне брату доходчиво объяснили, что про-це-ду-ра проверена веками и что никаких причин для беспокойства не имеется, однако пропустили. Ромка не отходил от моего бренного тела до тех пор, пока оно не вздумало наконец слабо пошевелиться, приподнять пудовые ресницы и почти внятно произнести первые три слова после обретения долгожданного Совершеннолетия. Позже Ромочка с невероятным ехидством сообщил, что в Институте явно перестарались и, минуя стадию нежного девичества, сразу снабдили меня повадками зрелой женщины. Во всяком случае, между частицей «ни» и местоимением «себе» я вставила такое существительное в родительном падеже, которое старшекласснице знать, конечно, следует, но произносить вслух всё-таки не стоит, тем более при мальчиках. Насладившись моим смущением, он пошёл лезть с естественными расспросами типа что и как. Я совершенно искренне хотела всё рассказать и как-то подготовить — ведь спустя четыре года ему предстояло пройти то же самое! — но вдруг поняла, что просто не нахожу не только подходящих, но и вообще хоть каких-то слов! Брат терпеливо ждал и уже начал было надувать губы в обиде, когда я, неожиданно для себя самой, разревелась во весь голос. Как оказалось, это было лучшим и исчерпывающим объяснением. Правда, помочь оно ничем не могло — к шестидесяти таким минутам бесполезно готовиться.
Тем более представляло интерес то подозрительное упорство, с которым Эрик Шедуэлл дразнил правоохранительную систему, хотя, как говорится между нами, девочками, возбуждать карательные органы куда менее приятно, нежели интимные…
Хорошо, теперь обратим внимание на дамочек. Итак, скупая Злата Йоркова с поразительно невзрачной внешностью… Вспоминается по фото только крашенные жёлтенькие кудряшки на круглой головке-тыковке и коротенькая шея при общей плотной, как чемодан, фигуре. Физиономистка я, конечно, никудышная, но почти уверена, что у этой деляги не выпросишь ни снега зимой, ни песка летом в пустыне. Ей 32 года, анкета, в принципе, не подпорчена, и трудно сказать, какими в действительности космическими ветрами её сюда занесло. Нельзя исключить и самую обыкновенную прозу: способности не ахти какие, а потребности немалые, но мещанские. Что ж, встречаются и такие люди — туповатые, однако терпеливые и упорные, накапливающие своё состояние буквально по одному энергетическому заряду и не брезгующие никакой подработкой. Мелочно-расчётливые и эгоистичные во всём. Без эмоций. Без сантиментов. Без души.
Выходит, что передо мною либо ярко выраженный жлоб женского пола, либо… но ничего компрометирующего на неё пока не обнаружено. Не знаю: «увы и ах» или «к счастью»…
Подобный же вывод напрашивается и при знакомстве с тридцатипятилетней законной половиной г-на Шедуэлла. Похоже, та решила, что настало время позаботиться о себе самой, коли замужество сложилось не особенно весело. Итак, она упорно трудится в станционной лаборатории и, похоже, мечтает высокооплачиваемо работать на оборонную промышленность. А ведь тут рукой подать до грифа «Совершенно секретно»! За людьми, самозабвенно корпящими над проблемами дестабилизирующей волновой физики, обычно хорошо присматривают, а тут поди ж ты… Высвечиваются в ультрамарине очередные варианты: согласно первому из них изыскания г-жи Шедуэлл в этой области ничего интересного не обещают, и всё дело в непомерно раздутом самомнении, а во втором случае… Что ж, мне опять представляется бесконтрольная возможность фантазировать, сколько угодно. Нет данных, нет улик.
Зато внешность бодрствующей 22 часа в сутки птички-совы Уэнди слишком экстравагантна для учёной женщины приличного замужнего стажа даже на мой эмансипированный взгляд. В отличие от Златы, она перекрасилась в брюнетку такой невероятной черноты, что, казалось, с неё вот-вот закапает расплавленный гудрон. Но не в этом бзык: хочешь ядовитую жгучесть — пожалуйста; желаешь носить серьги вдвое больших размеров, чем собственные уши — не возбраняется; есть идея размалевать и заштукатурить мордуленцию так, чтобы не осталось ни клочка естественной кожи — ну и фиг с тобой, стареющая, безвкусная дурёха! Но сотворить в твои-то годы причёску, на которую осмелится не всякая студентка-первокурсница театрального колледжа — перед нами явный вызов всем культурным традициям и общественным моралям! Или «морали»? Ладно, это я так… Но длиннющие, кручёные волосы, больше всего напоминающие копну полусгнившего сена, в котором вдоволь накувыркалась стая павианов! Но слипшиеся, грязноватые, торчащие, как сучья, концы! Но «кок» — нелепый, дурацкий рассыпающийся «кок», не скреплённый самым обыкновенным держателем! О-хо-хо… Любому мало-мальски уважающему себя парикмахеру был бы обеспечен после первого же взгляда немедленный разрыв сердца. И вообще, единственное, что хочется сделать, едва увидев голову Уэнди — это посадить на неё трущобную кошку и дать ей валерьянки.
Интересно, что в своем теледосье миссис Шедуэлл выглядит точно так же. Весьма неподходяще для предполагаемого агента: какой же кадровик захочет взять в закрытое ведомство такую бабёнку, сколько бы она ни тыкала в него своими дипломами и характеристиками! «Я учёная-разучёная докторша всяческих наук, я сделала выдающееся открытие!» — «Иди, проспись, дубина стоеросовая, пугало огородное, а ещё лучше возвращайся на свою языческую планетку и займись распеванием ритуальных гимнов и поеданием себе подобных каннибалов…»
Но, с другой стороны, тематика выбранной ею работы заставляет отнестись к нашей «совушке» повнимательнее. Слишком уж близко смыкается в ряде областей теория так называемой «волновой защиты» с теорией и, что хуже всего, практикой «вибрации пространства» — а это уже святая святых оборонной системы и нашего вольного «Союза-Содружества», и непомерно важничающей «Элиты»! Да ещё эти подозрительные бесонные ночи… В одиночестве, в современной технологической лаборатории можно много чего сделать. Например, наладить свой тайный центр слежения за «цветками» и дистанционно контролировать всю действующую технику, начиная от вездеходов и кончая силовыми генераторами. Или не обязательно в одиночестве, а, скажем, с Ладвиным-младшим, воспользовавшись его математическими способностями… Кстати, на Стаса я теперь смогу резко нажать, если пойму, что именно от него исходит опасность — он горячо любил свою мать и вряд ли будет прислуживать её убийце. А вот с Инфантьевым сложнее. Узнать бы, верит он по-настоящему или тут что-то иное? «Космическое крестианство» — странная и противоречивая религия…
Вообще-то, если обнажить самую суть, то правление в «Элите» отличается от нашего лишь неизмеримо большим количеством запретов и ограничений — иногда настолько странных, что просто диву даёшься! На планете «А/7141+Х2Х-«Э» нельзя употреблять крепкие спиртные напитки и синтезировать свинину, а на «А/7772+Х2Х-«Э» — говядину; в густонаселённых мирах горячих голубых звёзд «ЕЕД 336576-336571» созвездия Разомкнутая Цепь (главный каталог Столичного Сектора) женщины в присутствии мужчин обязаны закрывать свое лицо куском материи до самых глаз, и любой наряд на десять сантиметров короче щиколоток считается неприличным… Имелось и такое общество, где четыре раза в сутки всем гражданам предписывалось становиться на колени, каяться в грехах и молить Всевышнего о прощении. Если Он существует, то должен знать, что регулярно так делала только ничтожная часть внешне законопослушного населения. И дело тут даже не в лицемерии, а в том, что для большинства вера давно и бесповоротно потеряла свою астральную, возвышенную таинственность и стала чем-то вроде привычки или скучноватой общественной повинности.
Хорошо ещё, что жрецы «Космического крестианства» не заражены фанатизмом и заинтересованы в нравственном самосовершенствовании своей паствы, а её — почти половина всей «Элиты»! Их общины единственные, которые разрешены в нашем «Союзе-Содружестве». В их величественные храмы порой приходят и обычные люди — кто из любопытства, а кто отдохнуть и посмотреть красивую, торжественную службу, послушать необыкновенной мелодичности песнопения на древнем, забытом языке… Власти этому не препятствуют, поскольку закон об ответственности за любую миссионерскую деятельность соблюдается неукоснительно («…и никто не имеет права проповедовать или в декларативной, доверительной, тайной и всякой иной форме навязывать Личности так называемые мистические идеи»…), поэтому численность таких общин практически не растёт. Но уж если гражданин «Союза» путём размышлений и согласно свободе совести сам приходил к вере, то это навсегда — более ревностных последователей «крестианства» не сыскать и в самой «Элите».