Определенный уровень черствости и пофигизма для медика вообще предмет первой необходимости. Что-то вроде панциря для черепахи. Невозможно сопереживать и сочувствовать пациентам в режиме сутки через трое или по любому другому графику. Так и с ума сойти недолго. Цинизм – просто защитная реакция организма. После двенадцати лет работы на скорой ничего уже Николай Петровича не удивляло. Насмотрелся всякого. Упахавшихся на дачах до потери пульса пенсионеров, в любое другое время, кроме летнего сезона, мнящими себя глубокими инвалидами; безмятежно спящих на лавочках бомжей и алкашей, которым сердобольные прохожие вызвали скорую (матерятся они знатно, когда их пытаются разбудить и куда то уволочь); пулей выскакивающих на свет божий младенцев, если их мамаши припозднились с вызовом скорой; месиво из костей, мозгов и мяса, в которое превращаются головы и тела отчаянных мотоциклистов, попавших в дорожно-транспортные происшествия.
Работа Николая устраивала. Сутки через трое или двое и отпуск 45 дней оставляли время для жизни. С пациентами он предпочитал не спорить. Если скандальная бабулька, вызвавшая бригаду с температурой 37,5 и небольшим кашлем, требовала поставить какой-нибудь укол, то он и ставил. Какой-нибудь. Это было проще, чем отписываться и оправдываться после с азартом накатанной пациенткой жалобы.
«Ну что, Нина, успеем перекусить, пока вызовов нет?» – спросил он после успешной доставки то ли умершей, то ли воскресшей пациентки в больницу.
«Хорошо бы,» – вздохнула та. Последние восемь месяцев Нина пребывала в статусе разведенки с прицепом и на скорую подалась не от хорошей жизни. Мечтала она, когда дочка подрастет и перестанет болеть в режиме неделя через две, отправиться на заработки в Москву. Платили там на скорой в разы больше, а работа – та же самая. А что придется по два часа на электричке туда-сюда мотаться, так это ничего. Справится. Многие так работают. На сильное мужское плечо она уже не надеялась. Поначалу казалось, что бывший муж, скандальный развод с которым с дележом гнутых ложек и застиранных половичков, выработал у нее стойкую аллергию ко всему мужскому полу скопом. Но по мере того, как эйфория обретенной свободы улетучивалась, Нина грустнела. Ей почти тридцатник. Кому она нужна с ребенком на шее? Какие у нее перспективы, кроме как пахать, словно ломовая лошадь до пенсии? Да никаких, собственно. Хорошо хоть профессия есть.
«Твою ж мать!» – резко ударил по тормозам водитель Костик. «Соболь» нырнул носом вниз и остановился.
«Задавили?» – охнула Нина.
«Если нет, я его сейчас додавлю,» – сурово пообещал Костик, вываливаясь из машины. – «Будет знать, как под машины кидаться. Суицидник.»
«Нина, останься в машине. Чую, опять псих. Нам на них сегодня везет,» – предложил Николай Петрович. Последняя пациентка, в запале дравшая пуговицы халата, была свежа в памяти. Но она не усидела, выскочила следом.
На капоте машины, обнимая его двумя широко раскинутыми руками, заливался горючими слезами мужик. Второй, испуганный и растерянный, стоял рядом. Оба средних лет, побитые молью, ханурики, одним словом. Слова Николая, похоже, оказались пророческими. Рыдающий точно был не в себе, потому что нес сущую околесицу: «Я не хотел. У-у-у. Уйди, Васька. Я только подумал. Я совсем не думал. А она …, а я … . Заберите меня в психушку. Там мне и место.» Сивушный выхлоп от страдальца был таким, что сшибал с ног. Второй пытался стащить его с капота, но как-то нерешительно, словно раздумывая: «А стоит ли?»
Костик одним махом сдернул пьяницу с капота и швырнул в траву на обочине. После чего принялся деловито осматривать автомобиль. Николай Петрович потоптался в раздумьях, потом вздохнул и присел рядом со страдальцем: «Вы пострадали? Что болит?» Не оставлять же было бедолагу в таком состоянии. Он мог броситься под следующую машину и куда менее удачно.
«У него душа болит,» – пафосно пояснил второй мужик.