– Тасе,[68] мадам; это слово означает по-латыни – свеча;[69] весьма одобряю вашу осмотрительность. О подробностях дела я расспрошу вас, когда мы останемся наедине.
– Надеюсь, мадам не питает подозрений ни к кому из присутствующих здесь? – осведомился Робинсон. – Надеюсь каждый сидящий за этим столом – человек чести?
– Лопни мои глаза, – ответила нарядно одетая особа, – если я не поручусь за себя и за остальных присутствующих дам. Хотя я никогда раньше эту даму не встречала, ей вовсе незачем нас сторониться, лопни мои глаза. Я не таковская, чтобы наклепать[70] на приличную даму.
– Провалиться мне на этом самом месте! – вскричала другая особа. – Да я без ума от вашего поступка, сударыня; я и сама, если хотите знать, пырнула как-то ножом одного простофилю… так что я готова вам услужить и от души желаю вам выкрутиться с помощью этого самого se deffindendo.[71]
– Послушайте, милочка, – сказала мисс Мэтьюз, – вы бы поговорили лучше о чем-нибудь другом и не беспокоились о моих делах.
– Вы же видите, сударыни, – вмешался Мерфи, – что эта дама не расположена говорить о своем деле при посторонних, так что уж, пожалуйста, не принуждайте ее.
– Ишь ты, да я так же набиваюсь ей в знакомые, как она мне! – воскликнула особа, заговорившая первой. – Да я, почитай, всякий день проводила время в компании, где были дамы почище, чем она. Что это еще за – милочка! Я не привыкла к такому обхождению. Пусть только эта дама посмеет еще раз меня так назвать – будь я проклята, если не подобью ей шары! Скажите пожалуйста – милочка! Да эта дама такая же шлюха, как я, и хотя меня отправили сюда трепать пеньку, но, чтоб мне ослепнуть, у меня еще найдется достаточно денег, чтобы откупиться не хуже этой дамы.
За этими словами, возможно, вскоре могли бы воспоследовать и действия, если бы смотритель тюрьмы тому не воспрепятствовал и не положил конец дальнейшим препирательствам. Компания вскоре после этого разошлась, и в комнате остались только смотритель, мистер Мерфи, капитан Бут и мисс Мэтьюз.
По настоянию смотрителя тюрьмы мисс Мэтьюз начала излагать свое дело мистеру Мерфи, которого она согласилась взять себе в защитники, хотя по-прежнему твердила, что исход дела нимало ее не занимает.
Услышав подробности, читателю уже известные (касавшиеся обстоятельств убийства), мистер Мерфи покачал головой и сказал:
– В вашем деле, мадам, есть только одно обстоятельство, которое мне хотелось бы устранить, и от него-то мы и должны избавиться: я имею в виду перочинный ножик, который вы прихватили с собой, входя в комнату; таковое действие предполагает наличие, как мы, юристы, это называем, преступного умысла; а посему это обстоятельство не должно быть использовано против вас и, следовательно, если находившийся в комнате слуга это видел, его надобно во что бы то ни стало подкупить. По вашим словам, все присутствующие здесь – ваши друзья, и потому скажу напрямик: вы должны снабдить меня достаточной для этой цели суммой. Преступный умысел – это единственное, чего нам следует остерегаться.
– Сэр, – воскликнул Бут, – я не возьму на себя смелость поучать вас относительно законов, однако я слыхал, что человек, нанесший ножевую рану, может быть обвинен на основании принятого парламентом акта, и такой проступок карается смертью даже и без наличия преступного умысла.[72]
– Вы правы, капитан, – ответил Мерфи, – человек может быть обвинен contra formam statutis;[73] и при таком подходе, вполне с вами согласен, никакой ссылки на преступный умысел не требуется. Вы, случайно, сэр, не юрист?
– Никоим образом, сэр, – ответил Бут, – в судебных делах я ровно ничего не смыслю.
– Что ж, тогда я вам объясню. Если человек обвинен, как принято у нас говорить contra formam statutis, то в наличии преступного намерения нет никакой необходимости, поскольку форма парламентского акта уже предполагает это самое преступное намерение, и мы должны, следовательно, остерегаться обвинения в нанесении первого удара. Чума его унеси, до чего же некстати, что все это произошло в комнате: случись это на улице, мы бы запросто нашли пять-шесть свидетелей, не сомневающихся, кто нанес удар первым, и они обошлись бы нам дешевле, чем, боюсь, этот один: ведь если из неблагоприятных обстоятельств становится ясно, что никаких других свидетелей, кроме единственного, вам не раздобыть, он всегда обходится дорого. Так бывает и в любом ином деле. Как видите, я говорю с вами начистоту, ведь мы тут все свои. Самый верный способ – снабдить меня деньгами, чтобы я мог сразу же предложить ему кругленькую сумму; пятьдесят фунтов (право же, говорю это ради вашего блага) – это самое меньшее, что можно ему предложить. Поверьте, если бы даже дело касалось меня самого, я предложил бы ему не меньше.
69
Странный перевод латинского слова Тасе, предлагаемый самим стряпчим, – свеча, служит, видимо, для отвода глаз и предназначен для присутствующих здесь посторонних лиц.
70
жаргонное слово, означающее ложное показание под присягой, лжесвидетельство (примеч. Г. Филдинга).
72
Замечание Бута справедливо: согласно принятому при короле Иакове I указу, убийство, совершенное с помощью холодного оружия, не попадает под «привилегию духовенства», особенно, если пострадавший не вынул оружия и не нанес удара первым.