Наряду со многими достоинствами сержант, несомненно, обладал той самой скромностью, которую латинский автор сопроводил эпитетом – неподдельная;[146] он был наделен ею от природы, несмотря на свое простое происхождение, и сохранил ее после шести лет армейской службы. Сказать по правде, он обладал истинным душевным благородством и, предположив, что он стал гвардейским офицером, Амелия нисколько не оскорбила это достойное звание.
Бут питал к Аткинсону искреннюю привязанность, хотя, в сущности, не знал и половины его достоинств. Он сообщил сержанту, где они теперь живут, и настоятельно просил его непременно их навестить.
Амелия, которая все еще не вполне оправилась от ужаса, охватившего ее, когда она увидела, как ее муж вступил в драку с часовым, выразила желание пойти домой, но чувствовала она себя не настолько хорошо, чтобы совершить обратный путь без чьей-либо помощи. Она оперлась поэтому на руку мужа и сказала Аткинсону, что будет ему признательна, если он возьмет на себя труд проводить детей. Тот с радостью согласился, но когда предложил руку девочке, та отказалась ее взять и ударилась в слезы. Тогда нежная мать уступила Бута детям, а себя препоручила попечению сержанта, который благополучно довел ее до самого дома, хотя она не раз высказывала ему опасение, что у нее не достанет сил одолеть дорогу. Испуганный сержант (питая благоговение к Амелии, он знал еще как нежно любима она его другом) едва ли был в состоянии говорить: если бы его нервы не были так крепки, что не боялись никаких потрясений, его душевное волнение могло бы вызвать у него не меньшую дрожь, чем у его спутницы.
Двери дома им открыла сама хозяйка; увидев состояние Амелии, она поскорее распахнула двери гостиной, где Амелия тотчас бросилась в кресло, и все присутствующие решили, что она вот-вот потеряет сознание. Однако этого не случилось, и после того, как она выпила стакан воды, смешанной с каплей белого вина, к ней вскоре возвратился прежний цвет лица. В конце концов она убедила Бута, что вполне пришла в себя, хотя призналась, что никогда еще не испытывала такого потрясения и горячо просила его никогда больше не вести себя так безрассудно. Затем она подозвала к себе маленького Билли и, ласково попеняв ему, сказала:
– Никогда больше не делай этого, Билли; ты видишь, какое несчастье могло произойти с твоим отцом и какого страха я натерпелась, и все из-за тебя.
– Как же это, мамочка, – ответил ребенок, – разве я в чем-нибудь провинился? Откуда же мне было знать, что в Лондоне людям не разрешается гулять по зеленой лужайке? Но если я в чем-нибудь и виноват, то этот дядя уже достаточно меня наказал: он так сжал мне ручку, что чуть не сломал.
При этих словах он завернул рукав и показал выше локтя большой синяк. Бут не в силах был удержаться от негодующего возгласа, как и присутствовавший здесь же сержант.
Возвратясь в караульню, Аткинсон направился прямо к старшему офицеру, чтобы рассказать ему о жестком поступке солдата, но тот, служака примерно лет пятнадцати,[147] обрушился на сержанта с бранью и сказал, что солдат поступил так, как следует, и что этих бездельников-сорванцов надобно хорошенько наказывать. Однако Аткинсон ничуть не смирился и на следующий день, едва сменившись с караула, задал негодяю изрядную трепку, пригрозив, что еще попомнит ему это, пока тот будет служить в их полку.
Тем и закончилось это пустяковое приключение, но все же некоторые читатели, возможно, будут довольны тем, что я рассказал о нем так подробно. Всякий, полагаю, сделает из него следующий вывод, а именно, – ничтожной случайности бывает достаточно, чтобы разрушить человеческое счастье и повлечь за собой самые неожиданные и ужасные последствия. Вот мысль, которая может принести немалую пользу как в нравственном, так и в религиозном отношении.
Следствием этого происшествия явилось знакомство хозяйки дома со своими жильцами, поскольку до сих пор они едва ли обменялись друг с другом хотя бы словом. Однако большое участие, которое добрая женщина выказала в этот день к Амелии, не могло остаться незамеченным как для мужа, так и для жены и не вызвать у них благодарности. Поэтому Амелия, как только она почувствовала, что уже в состоянии подняться по лестнице, попросила миссис Эллисон (таково было имя хозяйки) оказать им честь прийти к ним на ужин. Та с готовностью согласилась, и они не без приятности вместе провели этот вечер, к концу которого обе женщины прониклись друг к другу необычайной симпатией.
146
Видимо, Филдинг имеет в виду мысль Цицерона о том, что неприязнь к публичным выступлениям обусловлена «скромностью и тем, что я могу назвать застенчивостью благовоспитанности и неуверенностью чистосердечия» (Об ораторе, И, 3,10); в своем «Современном словаре» Филдинг определяет это слово явно иронически: «Скромность – неловкость в обхождении, провинциальность», но это ирония по адресу его современников, их отношения к такому человеческому качеству.
147
Филдинг не раз выражал критическое отношение к распространенному в Англии обычаю, по которому младшие сыновья из влиятельных знатных семей могли приобрести офицерскую должность в обход старых и опытных ветеранов, оказывавшихся нередко под началом у этих юнцов (такова судьба храброго лейтенанта в «Истории Тома Джонса, найденыша», VII, 12), а также старого приятеля Бута – Боба Баунда (см. X, 9).