– Боже мой, я робею при мысли о том, что буду жить у посторонних людей. Узнав, в какой ситуации я оказалась, они посчитают, что я легкомысленная особа.
– Не думайте об этом, доверьтесь императрице. Она бы никогда не поручила заботиться о вас бессердечным, черствым людям. Ах, я чуть было не забыла об одном из наставлений ее величества: у Латуров вам следует представляться вдовой. Правда будет известна только им, лучше, чтобы их знакомые, да и слуги тоже, не знали о случившемся. К тому же так вам не придется скрывать ваше положение.
– Теперь, когда я об этом узнала, мне стало легче, графиня. Ее величество определенно продумала каждую деталь, и вы еще раз поблагодарите ее от моего имени.
– Бесспорно. А теперь пойдемте. Пора обедать, я проголодалась.
– Я тоже, – призналась Амелия, удивляясь тому, что к ней понемногу возвращается аппетит. – Я с волнением думаю о том, что завтра мы расстанемся, графиня. Пока вы рядом, мне кажется, что я все еще в Австрии, в Вене…
– У вас не было выбора, баронесса. Остался один совместный вечер… Так давайте же проведем это время с удовольствием!
Выходя из фиакра, баронесса Амелия фон Файрлик оступилась. Мария Фештетич протянула ей руку, чтобы поддержать.
– К счастью, кринолин вышел из моды, – с лукавой улыбкой заметила она. – В нем передвигаться было еще тяжелее.
– И все же я была бы не прочь его носить, – призналась Амелия. – Я помню, как на одном из вечерних балов мама была в кринолине из розового тюля. Я хотела спрятаться под ее юбками, чтобы пойти на бал вместе с ней. Простите меня, графиня, конечно же, не стоит говорить о подобных пустяках в минуту расставания.
– Иногда пустяки помогают нам развеять печаль, Амелия. Надеюсь, вы немного успокоились. Вчера вечером ваши слезы разбили мне сердце.
– Я еду в неизвестность, поэтому так тревожусь. Вы, пожалуйста, не рассказывайте об этом ее величеству. Нам удалось подойти к башне месье Эйфеля: я до сих пор под впечатлением. Какое выдающееся творение! Думаю, что, как вы и утверждали, это диковинное сооружение поразит посетителей Всемирной выставки.
Оказавшись в скором времени в толпе пассажиров и носильщиков, женщины вынуждены были прервать беседу. Мария Фештетич проследила за тем, чтобы с дорожной сумкой Амелии обошлись как следует, затем провела баронессу по перрону к вагону. Огромный стеклянный купол пропускал солнечный свет, но было душно, неприятно пахло смолой, железом и гарью.
– Поднимайтесь скорее, в вагоне вам будет легче дышать, – со вздохом произнесла заботливая венгерка.
Едва Амелия устроилась в купе первого класса, как, несмотря на теплые слова попечительницы, ее охватила дрожь.
– Смогу ли я написать вам, графиня? Или же ее величеству? – спросила она тоненьким детским голоском, выглядывая из открытого окна.
– Вам придется это сделать: мы хотим, чтобы вы давали о себе знать.
– А ребенок? Что его ждет? Во Франции я никого не знаю… Когда я смогу вернуться ко двору?
Бледная, испуганная, молодая женщина путалась в словах. Растроганная Мария Фештетич погладила ее по щеке:
– Императрица не оставит вас, Амелия. Думаю, что, когда придет время, она предложит наилучший выход из ситуации. А пока этого не произошло, мое несчастное дорогое дитя, носите траур, отдыхайте вдали от всех тех, кто, несомненно, стал бы вас порицать. И последнее: во Франции называйтесь баронессой Файрлик или же де Файрлик. До свидания, Амелия, ведь мы скоро увидимся, я в этом уверена…
– Надеюсь, графиня.
В дороге Амелия не раз повторяла про себя последние слова Марии, столь многообещающие. Убаюканная движением поезда, она погрузилась в созерцание пейзажей: широкие долины чередовались с лесистыми холмами. Во время остановок она пыталась отвлечься, рассматривая лица людей на перроне. Ей казалось, что французы любят шуметь, веселиться и активно жестикулировать.
Когда, посмотрев на часы, Амелия поняла, что на следующей остановке ей пора выходить, ее сковал страх, да так, что из глаз потекли слезы.