Парижская интерлюдия
Из отроческого возраста Америго вышел хорошо образованным молодым человеком с неопределенными перспективами. В конце 1460-х, когда он приближался к возрасту зрелости, после смерти старшего Америго и его брата Джованни дети последнего всё еще жили в скромном доме в Перетола в атмосфере бедности. Дом Настажио, напротив, продолжал процветать, но так и не достиг уровня, достаточного для обеспечения независимости следующего поколения. Настажио был нотариусом, специализирующимся на обмене валюты, и профессия обеспечивала ему комфортную жизнь. Упражнение в школьной тетради юного Америго реконструирует (если это не плод его воображения) роскошные блюда за столом Настажио: «Мы обедали вчера в доме нашего отца, где было приготовлено множество блюд из голубей, маленьких певчих птиц, каплунов и другой птицы, с которыми наши желудки с легкостью справились… Не могу даже сказать, сколько блюд было выставлено на стол и сколько сладостей мы съели»[55].
К следующему сохранившемуся документу о состоянии налогов в 1470 году ситуация мало изменилась. Семья всё еще проживала в доме в Огниссанти. Семья Джованни, по-прежнему «очень бедная», продолжала занимать собственность в Перетола. Однако производительность виноградников Веспуччи выросла до 14-ти баррелей в год, и появился новый виноградник в деревне в окрестностях Санто Мартино. В 1470-м семья приобрела ферму под названием Кампо Гретти в деревне Сан Феличе с отдельным домом для собственника и жилым домом при ферме для арендатора или работника. В 1474 году была прикуплена прилежащая недвижимость, которую стали сдавать внаем за неплохие деньги; ровно во столько же обходился дом, который семья снимала во Флоренции с невыясненной целью[56]. В 1477 году были приобретены несколько пшеничных полей и небольшой виноградник в Сан-Моро, одновременно был продан виноградник в Перетола. К тому времени Антонио уже закончил обучение, стал нотариусом и работал в здании, где располагалось городское правительство. Он мог позволить себе жениться и не преминул это сделать. Что касается Америго, ему светила работа в одном из больших коммерческих домов или при дворе правителя.
Первый шанс, по крайней мере из известных нам, выпал ему в 1478 году, когда дядя (или, если выразиться точнее, кузен из старшего поколения) получил вакансию служащего республики ввиду смерти верного кандидата на роль флорентийского посла во Франции. Гидо Антонио Веспуччи временно занял его должность. Он предложил Америго сопровождать его во Францию, что, вероятно, было лучшим доказательством способностей последнего, или, скорее, веры в него как ученого мужа. Впрочем, сведений о том, почему выбор дяди пал именно на молодого племянника, мы не имеем. Хотя биографы Веспуччи склонны называть Америго «секретарем» дяди, отсутствуют надежные свидетельства того, в каком качестве он последовал во Францию и чем занимался по прибытии. Напрашивается мысль, что вряд ли Америго выпал бы шанс отправиться в эту поездку, если бы его тьютор был о нем невысокого мнения. А шанс выпал редкий; не будь его, Америго мог бы разделить со своими младшими братьями горечь вынужденного безделья. В налоговых декларациях 1480 года отмечено, что Джироламо и Бернардо, торговцы шерстью, – временно безработные, в то время как Америго находится «во Франции с мессиром Гидантонио Веспуччи – послом»[57].
Америго не выгадал ничего или почти ничего из этой поездки. Два факта бросаются в глаза: во-первых, посольство целей не достигло, и во-вторых, Америго более никогда не получал официальных назначений. Дальнейшие успехи Гидо Антонио на дипломатическом поприще загладили неудачи парижского посольства: его следующая миссия в Рим удостоилась немалых похвал. Макиавелли, чей труд «История Флоренции» заслужил высокую оценку у будущих историков, отметил его исключительные профессиональные качества[58]. Но та поездка, в которой его сопровождал Америго, обернулась полным разочарованием. Ее целью было обеспечить участие Франции на стороне Флоренции в войне с Неаполем; речь не шла о создании нового альянса с Францией, требовалось просто добиться от Луи XI исполнения ранее принятых обязательств. Но у короля оказались более важные для его царствующего дома дела; он занимался поглощением владений герцога Бургундского, которому он только что нанес поражение (и убил его), и переводом их под свое управление.
Луи сделал множество эффектных жестов. Он запретил въезд в свое королевство врагам Лоренцо Великолепного. Он побуждал правителя Милана к конкретным акциям – что вряд ли представляло какой-то риск для самого Луи, ибо Милан и так уже глубоко увяз в войне на стороне Флоренции. Доказывая необходимость поддержать Флоренцию, он стремился уменьшить влияние Папы и его доходы во Франции. Он угрожал вторгнуться в Италию; возможно, и вправду подумывал об этом. «Если вы откажетесь от соблюдения мира, – писал он Ферранте, королю Неаполя, – мы позаботимся об этом силами наших людей с оружием… и добьемся мира военными средствами»[59].