В-третьих, Лоренцо, хотя и был простым гражданином неблагородного происхождения, имитировал сакральность, словно являлся настоящим королем. Его любовные поэмы получили заслуженную известность, а религиозная поэзия имела большое политическое значение. (И не сказать, что она была неискренной; чтобы стать великим святым, не так уж плохо для начала сильно нагрешить. И в самом деле, есть что-то убедительное в строфах Лоренцо, в его страстном желании «упокоиться» с Богом и «утешения» для «смиренного разума» – понятные стремления сердца, пораненного бизнесом, и сознания, подточенного ответственностью, налагаемой властью.) Братства, к которым он принадлежал, повторяли его призывы к покаянию или распевали их – как часто поют святые слова – на мирские мотивы[67]. Он давал большие деньги на украшение религиозных построек, пожертвованных его семьей, и работал на укрепление их престижа. В частности, он опекал доминиканский монастырь Сан-Марко, питомник величия, где рисовал Фра Анджелико и гремел Джироламо Савонарола, яростный реформатор, повлиявший на Лютера и помогший придать новую форму флорентийскому государству после смерти Лоренцо. Сан-Марко боролся за финансовое выживание и привлечение послушников, пока Лоренцо не пролил над ним золотой дождь. Но заботило его не только божественное. Лоренцо видел Сан-Марко местом сбора тех, кто его поддерживал; монастырь располагался в центре той части города, которая имела наиболее длительные связи с семьей Медичи. Он хотел сделать его главным домом для доминиканцев Тосканы и центром, из которого можно было шире влиять на дела Церкви. Он также пытался, хотя и безуспешно, канонизировать архиепископа Антонина Флорентийского, любимого священника Медичи во времена его отца[68]. Когда Лоренцо умер, сторонники стали изображать его святым.
В конечном счете, и едва ли в согласии с его божественными устремлениями, самоё запугивание он возвел в ранг искусства. Богатство дало ему власть в ее самой жестокой форме: политика кнута и пряника, чтобы запугивать своих сограждан в городе, наемники и зарубежные союзники для устрашения извне. Лоренцо всегда заботливо обихаживал и взращивал союзников – иногда ими были папы, иногда короли Неаполя, всегда герцог Милана. Часть сделки заключалась в том, что они должны были присылать войска ему на помощь в случае попытки переворота или революции в городе. Каждому было известно, что при желании он мог подавить оппозицию с помощью наемников или иностранных войск. Он применял политику террора для обуздания оппозиции. Город «флорентийского просвещения» был жестоким, диким и кровавым местом, где частями тел казненных преступников усеивались улицы, а мстители имитировали ритуальный каннибализм в завершение акта вендетты.
Лоренцо подавил волю своих врагов устрашающими актами террора и безжалостными кампаниями мести. Участники заговора Пацци пострадали от жесточайшего (хотя и не являвшегося чем-то из ряда вон выходящим) насилия, которое когда-либо совершал Лоренцо. Обычно преступники умирали на виселицах, расположенных прямо за городскими стенами, чтобы зловоние от гниющих трупов не портило воздух, но Лоренцо приказал выкинуть вопящих заговорщиков из окон дворца правительства. Толпа на площади видела, как подвешенные жертвы дергались в смертных конвульсиях, прежде чем она смогла удовлетворить свою жажду мести – добраться до тел, разбившихся при падении на землю, чтобы порвать их на части. Лоренцо сделал месть политикой, пуская по миру родственников и последователей своих жертв. Какое-то время правительство Флоренции считало преступлением женитьбу на ком-то из сирот Пацци или обездоленных девушек его рода, что было равнозначно для этих женщин голодной смерти.
Лоренцо был, конечно, Великолепным в искусствах, так же как и во власти. В роли покровителей искусств члены правящей ветви клана Медичи не отличались тонким вкусом. Для них искусством были власть и богатство. Лоренцо не был, однако, совсем уж невеждой, каким его представила современная школа. Он был искренним и пылким эстетом. Одна его поэзия является достаточным свидетельством полноты чувств и понимания оттенков. Глаз у него был не столь совершенен. Лоренцо собирал редкости, отличавшиеся внешним эффектом. Внутренний двор резиденции Медичи был испещрен древними надписями, демонстрировавшими не столько нечто поучительное или старинное, сколько стильность и роскошь. Больше всего денег было вложено в работы золотых дел мастеров, ювелирные изделия и маленькие, изящные древности – богатство, которое можно пощупать, получая удовольствие, и быстро вывезти при изменении политической обстановки: потенциальное утешение в изгнании, какое выпало на долю отца и сына Лоренцо.
68
L. Polizzotto ‘Lorenzo il Magnifico, Savonarola and Medicean Dynasticism’, in Toscani,