Он обзавелся любовницей и дочерью; это было рутинным грехом младшего сына, ибо содержать собственную семью он был не в состоянии, а его финансовое положение не могло привлечь внимания богатой невесты. Книга упражнений юного Веспуччи показывает, что отец предупредил его об этом и убеждал вступить в законный союз с «добропорядочной девушкой, как, например, поступил я»[89]. Мы знаем, что Америго ослушался совета, только по ремарке из недатированного письма, присланного ему компаньоном по испанскому бизнесу, который просил напомнить о себе дочери Америго и делал отсылку к тому, что, похоже, являлось его неудачной интрижкой: «Сообщи пожалуйста, всё ли в порядке у Лессандры – не то, чтобы я за нее переживаю, просто хочу знать, жива она или нет»[90]. Кто такая была эта Лессандра? Еще одна «деловая» женщина из числа подружек Америго?
И кто такая не менее таинственная Франческа, которую двое из корреспондентов Америго называют по имени? Она не была матерью ребенка Америго, поскольку тот же самый корреспондент, который передавал привет его дочери, отдельно просил быть рекомендованным «той, кого зовут Франческа», и как будто с любовными намерениями; с другой стороны, второе и последнее упоминание о ней намекает на интимные и, возможно, распутные отношения с ней нашего героя. Всё это выглядит крайне некрасиво. Письмо коллеги Америго, датированное февралем 1491 года, добавляет интригующие детали. Общий тон письма панибратский, язык уличный и саркастичный. Автор провалил миссию, возложенную на него кем-то из семейства Медичи; он убрался из города в спешке и не знал, как оправдаться, да еще остался должен. Письмо полно двусмысленностей и темных мест. Нам интересен пассаж, касающийся неудавшейся попытки автора письма согласовать с Америго и еще одним приятелем свое стремительное бегство. «И счастье было не на моей стороне, – объяснялся он, – и если бы не мое к нему уважение и обязательства, которые твое доброе ко мне отношение накладывает на меня, и тот факт, что она такая красивая, я бы проклял Франческу и всех, кто живет на этой улице, такой темной, что мужчины, отправляющиеся туда, теряются в ее глубинах, и надеюсь, она послужит еще для вас источником наслаждений etcetera».
Грубый, дразнящий тон выдерживается до финального «etcetera». Насколько серьезно мы должны воспринимать подобные низкопробные шутки? Впечатление таково, что когда одному из ближайших друзей Америго потребовалось быстро его найти, то ему пришлось отправиться на темную улицу в дом с сомнительной репутацией. Америго, похоже, не испытывал никаких привязанностей и не сохранил никаких связей с друзьями, которых он покинул на темных улочках. Оставив Флоренцию навсегда, он ни разу не вспомнил о своей неофициальной семье и ни разу, насколько нам известно, не послал ей денег.
2
Новые горизонты
Севилья, 1491–1499: Отправляясь в море
Джироламо и Бернардо продолжали оставаться балластом для семейного корабля. Как многие из не ладивших с законом, с одной стороны, и из круга тех, кого относили к сливкам общества – с другой, они отдали на откуп Америго ведение своих дел, поиски доходов и устройство их судеб. Джироламо оставил семейный очаг приблизительно в 1480 году, стал священником и присоединился к общине на острове Родос. Трудно назвать точную дату этого события, но оно произошло не позднее сентября 1488 года. Это было равносильно признанию себя неудачником, раз он не сумел найти себе приличное место во Флоренции. Живя вдали от дома, он надоедал семье просьбами дать ему денег или найти выгодную должность, и жаловался Америго на то, что его письма остаются без ответа. Бернардо тем временем искал свое счастье в Венгрии, где многочисленные флорентийцы, объединив усилия, пытались извлечь выгоду из преклонения правителя перед искусством и ученостью Ренессанса.
Матьяш Корвин, король Венгрии, видел себя новым Геркулесом. Он начал строить дворец в Вышеграде в готическом стиле, но затем в поисках вдохновения стал всё более обращаться к античности, и как следствие – к Италии. В 1476 году он женился на итальянской принцессе. Венгрия стала страной возможностей для итальянцев, мало востребованных на родине. В особенной чести были художники и инженеры, способные придать королевским дворцовым постройкам стиль – и вдохнуть ауру – эпохи Ренессанса. Придворный поэт и гуманист Антонио Бонфини подробно описал дворец – точнее, предложил литературный эталон, в котором отшелушено всё лишнее, настолько точно он соответствовал классическим представлениям об идеальном загородном доме. Он вел читателей через лоджии, пространства с высокими сводами и ванные, оборудованные подземными печами для отопления. В «золотых покоях» с кроватями и серебряными стульями, где ничто не нарушает тишину – ни слуги, ни шепот моря, ни рев штормов, ни всполохи молний, – интерьеры были настолько хорошо защищены от внешнего мира, что искавшие там отдохновение «увидеть солнце могли лишь через не закрытые ставнями окна». Оптические иллюзии только усиливали воображение. «На потолке библиотеки можно было видеть нарисованное небо». Книги, впрочем, были настоящими, их количество – вполне королевским, более двух с половиной тысяч томов.