Он скинул с себя цветистое одеяльце, стал на пол на четвереньки и потянулся за ящиком с игрушками.
– Уильям, ты же давно ходишь в Школу, – заметила мать, возясь с длинноносой туркой.
Мальчик высунул голову из-за нависшего одеяла и уставился на нее. Она почувствовала это и обернулась, вытирая забрызганные руки о зеленый передник.
– Мне кажется, тебе уже не нужны игрушки, – сказала она миролюбиво. – И твои глупые книжки уже ничему не научат…
И снова опустила руки в мойку; тонко зашипела водяная струя и задребезжала посуда, оставшаяся с готовки.
– Уильям! Тебе ведь скоро семь! – добавила она все же укоризненным тоном.
– И что с того? – внезапно возразил ей мальчик.
– Как что! – Мама так удивилась, что уронила вазочку для джема, и та брякнулась в мойку одновременно с ее возгласом, превратив его в устрашающий вскрик. Уильям вздрогнул. – Ты становишься взрослым, а значит, должен быть серьезным и слушать своего учителя, а соблазняться бестолковыми детскими россказнями взрослому вредно! Вот отец вчера не спал, про нимфов ваших рассказывал, которые с голой попой везде бегают и рисунки на ней рисуют… теперь храпит, бездельник, забыл, что к восьми будут гости!
– Подымаюсь сейчас… – послышалось бурчание с большой кровати.
– Но, мама, что ты говоришь! – пришел черед удивляться Уильяму. – Ты же сама их читала, разве нет?
– Только до пяти лет! – гордо отозвалась мать. – Или около того – уже не вспомнить… Потом я училась шитью! А вам обоим нужно объяснять, что вредно, а что полезно! Мальчишки.
«Опять с ней что-то не то, – сказал себе Уильям. – Может, я ей чем-нибудь надоел?»
– Я всегда думала, что буду шить одежду… Красивые платья из кружева и ситца! Сколько одежек сработала девочка! Правда, они даже на куклах не смотрелись, кроить я так и не выучилась… Что и говорить, завидую фрау Дайс!
Уильям под шумок опять нырнул в подкроватную прохладу, нащупал гладкую кромку и дернул на себя. Ящик грузно пополз на свет, бороздя шероховатые доски; гулкий, противный звук раздался по всей комнате. О мастерстве фрау Дайс матери пришлось забыть.
– Уильям! – возмущенно прикрикнула она, но голос ее тотчас же стал очень тонким и жалобным. – Рональд!..
Отец сел на кровати и, чтобы проснуться, похлопал себя по грубым, покрытым колкими черными точками щекам.
– Делай, что мать велела, – сказал он равнодушным басом. – Оставь этот ящик, а не то я тебе его на голову надену.
Около четверти девятого в дверь постучались.
– Создатели мои, творцы! – взволнованно зашептала мама. – Это, должно быть, пришел Господин! Но отчего так поздно?
Она устремилась ко входу. Рональд занял привычное место за столом. Стук повторился. Уильям, который благополучно стрескал уже свои картофельные оладьи, забрался на кровать и начал усиленно думать о всяких приятных вещах, потому что гостей он не любил.
– О, я уже иду! Открываю! – воскликнула Мадлен.
А за дверью стоял строгий голубой костюм. В нем, понятно, находился еще и человек, но человек был худой, как карандаш, и костюм висел на нем, как на вешалке; кроме того, физиономия была ужасно юная и непредставительная, с едва проскочившими жидкими усиками, так что Мадлен узнала именно костюм.
– Зайдите, – растерянно сказала она. – Господин…
Она ждала, что он вежливо объявит свою фамилию, но он вместо этого сделал два резких и широких шага внутрь, даже не пошаркав туфлями о половик, и очутился у стола. Хозяйка последовала за ним.
– Вы сядете вот здесь, – мягко объяснила она и выдвинула стул с противоположного конца, чтобы гость поместился спиной к окну и детской кровати; она знала, что Уильям будет за это благодарен.
– Ничего подобного, – возразил юноша. – Я очень тороплюсь и поэтому сяду ближе к двери.
И он бесцеремонно захватил место, которое хозяйка отвела для себя; та пожала плечами и отошла к плите. Небритое лицо Рональда на миг исказилось от негодования, но он с легкостью его выправил. Ему было не впервой, хотя манеры властителей обычно его так не сердили. Гость тем временем завладел крохотной серебряной ложечкой, предназначенной для поедания пирога, и звякнул ей о чашку, наполненную вкусным кофе.
– Ваш кофе похож на сквозняк, которых в этом прекрасном доме уже более чем достаточно, – неодобрительно заметил он. – Вас не предупредили, что я прибуду в восемь пятнадцать?
– У ваших друзей принято переступать мой порог ровно в восемь часов, – с неизменным почтением ответила ему Мадлен Левская. – Все было готово к восьми.