Праздник запоминался пассажирам, помимо прочего, церемониями бракосочетания. Получив в одном из Отделов Ратуши вожделенную бумагу, молодожены, сопровождаемые родственниками и друзьями, выходили к борту и кланялись огромному небу, которое видели прямо перед собой; благодарность от них принимали сами Создатели. Они складывали друг на друга четыре ладони, приспускали их к палубе, – а потом, ликуя, поднимали в воздух маленький Корабль брака. Позади них все те, кто не решался подойти ближе к фальшборту, шумно превозносили мудрость и милосердие творцов. Когда завершали благодарности, толпа уходила смотреть на парадное шествие, а новоявленные супруги, если позволяло их общественное положение, отправлялись на званый обед к какому-нибудь властителю или собственнику.
Пока взрослые потешались, дети (кому не посчастливилось провести эти дни в Парке Америго) оставались в недоумении. Они еще не понимали, зачем нужны такие громкие празднества, хотя и завидовали радости родителей. Они подолгу глазели на полки магазинов, заставленные красочными сувенирами, и частенько получали такие подарки, которые несколько оправдывали весь шум и растрату сладкого. Они были не прочь примерить всякие забавные костюмы, но, увы, в параде разрешалось участвовать только взрослым, и только в Праздник Америго – предназначенный для праздностей, от которых родители ревностно отучали детей весь год.
В этом году Уильяму удалось схитрить. Случай с ядовитой бузиной помог ему избежать толкотни на параде: он сказал матери о странной ягоде, которую съел, и легкой боли в животе. Он не солгал: порой он и впрямь чувствовал себя нехорошо, особенно когда выходил в Школу до праздников. На этот раз к доктору решили не обращаться, но мальчику было позволено сидеть дома весь день; нарядный белый костюмчик для парада остался висеть в старом резном шкафу.
В день своего рождения Уильям получил от отца и матери сразу два подарка. Мадлен заказала для него в ателье при «Зайденкляйд» мягкую зеленую подушку. На этой подушке ничего не было вышито, но на красивом покрывале она напоминала пологий холм – или даже пригорок! Уильям одобрил такое сходство. А отец преподнес ему новый набор цветных карандашей! В этом не было ничего удивительного: через некоторое время такой набор должен был понадобиться для занятий в Школе. Но Уильям хитро улыбался, зная, что найдет этим карандашам применение куда интереснее.
И он нашел: до самой середины июля, пока на палубе не сделалось совсем душно и у фонарей на большой площади не начали снова расти короткие тени, он рисовал. Рисовал прекрасную Лену – в парадном наряде с короной на голове. Рисовал высокую башню Ратуши, кондитерскую со всеми сластями, старинные статуи, хладорожденного волшебника Криониса, ледяную женщину в песках, рыжеволосую фею Сору, древнего мудреца-гиганта и других персонажей книг, подземную пещеру из хрусталя, заснеженные горы… и, конечно, Парк и Элли. В наборе, правда, не было подходящего цвета для платья девочки, только чересчур светлый голубой и чересчур темный синий карандаши. Уильям накладывал один цвет на другой и все же добивался некой похожести. Он хотел еще изобразить ее лицо на весь лист, но никак не получались ее глаза – то, как они блестели на свету, просачивавшемся сквозь листву деревьев, как тускнели в огорчении, как посверкивали в недовольстве, на рисунках не умещалось. Мальчик сметал свои попытки канцелярской резинкой, иногда брался за все сначала, и странные безглазые портреты копились в деревянном ящике под кроватью. Когда это наскучивало, он рисовал цветы, деревья и животных Леса, с которыми ему довелось повстречаться за два дня и одну ночь пребывания в нем.