Высокий красный потолок салона был украшен замечательными люстрами – белые фигуры творцов подпирали его мощными руками; ноги у каждой фигуры оканчивались матово-голубым плафоном, а к тому был прикреплен голубой обруч с подвесками из прозрачно-голубого хрустального стекла. Свет люстр отражался в красном мраморном полу, как в зеркальной глади воды, отчего салон казался значительно более просторным. Вдоль красной стены слева стояли в ряд обыкновенные зеркала – изящные полированные трюмо красного дерева – и одноногие красные кресла.
Фрау Барбойц, круглая немолодая женщина в красном халате, сидела возле трех других дам – собственниц и Госпожи – на длинном красном диванчике у противоположной стены. Волосы у этих дам спускались на плечи золотыми спиралями, и от них разило дорогим лосьоном. Поодаль, на особом кресле, устроился неопределенного возраста Господин – с большущим металлическим колпаком вместо головы, видно было только бритый подбородок и равнодушно сжатые губы. В зеркальном полу подрагивали подошвы его дорогих туфель с блестящими голубыми пряжками.
При виде Уильяма и его родителей круглая парикмахерша мигом освободилась от общества завитых посетительниц и услужливо повернула одно из кресел.
– Вот и вы, мой угрюмый завсегдатай! – любезно поприветствовала она мальчика. Завитые женщины, словно по команде, уставились на него, оценивающе склонив головы. Мужчина в колпаке небрежно сложил руки, покачал, закинув ногу на ногу, остроносой туфлей.
– Осторожнее, тут ступенька, вы помните? – добавила внимательная фрау Барбойц, когда Рональд уже занес ногу. Жена машинально его придержала.
– А ваши служительницы где же? – спросила она, забирая у сына пиджак.
– Как видите, посещаемость у нас все утро невысокая! – объяснила со смешком фрау Барбойц. – Я их отправила по домам. Мы тоже, как закончу с вами, пойдем в Кораблеатр. Пристойный отдых никому еще не мешал, видят Создатели!
– Верно, – кивнула Мадлен и присела на край диванчика. Три женщины доброжелательно глянули на нее.
– Сегодня же дают новое представление. Премьера! Это почти что Праздник! Кстати, насчет будущих праздников. Белинда собралась замуж, вы только подумайте!
– Ей давно пора, – подала голос одна из женщин, и ее золотые спирали задрожали в согласии. – Я все удивлялась, как возможно такое – тридцать пять лет, и все на одной высокой мысли! Без мужа, без детей…
– Без детей теперь во всяком случае, – подхватила другая.
– Верно, верно, – воодушевленно повторила фрау Левская, и тут они впятером пустились в такое живое обсуждение этого обыденного, казалось (хотя и запоздалого), решения, что Уильям и Рональд постарались углубиться каждый в свои мысли.
Хозяйка салона, увы, отвлеклась не надолго.
– Уильям, что же вы стоите? Вот ваше кресло и чудное зеркало, полюбуйтесь пока на себя, неухоженного растрепу, и запомните, каким вы были раньше! А я приготовлю ножницы.
– Вот, я ему говорила, фрау Барбойц, растрепа! – умилилась мать.
Мальчик посмотрел на это красное кресло, затем на бубнящие завитки. Диванчик с женщинами находился чересчур к нему близко. Только в дальнем кресле, напротив которого молча сидел мужчина в колпаке, можно было бы кое-как отстраниться от взглядов присутствующих.
– Не хочу садиться здесь! – заявил он, набравшись храбрости. Женщины покачали головами, теперь неслаженно. Мать даже вскочила на ноги, но парикмахерша так громко и добродушно рассмеялась, что Мадлен не стала ничего говорить и опустилась на место.
– Желание моего посетителя для меня – тот же закон, что и желание Господина! – воскликнула хозяйка и нагнула голову к опешившему мальчику. – Где бы вам хотелось стричься, юный герр Левский?
– Вон, – робко махнул тот, почему-то в сторону колпака. Мужчина, словно почувствовав это, качнул туфлей и даже нервно сглотнул.
– Вы, вероятно, имеете в виду кресло напротив господина Финке? – догадалась фрау Барбойц. – Ну пойдемте! Что же, вы хорошенько запомнили свою внешность? Я вас не буду очень задерживать, вы же не Госпожа в годах. С вами не придется возиться, правда же, Уильям?
– Можете хоть до завтрашнего утра его ощипывать, главное, чтобы человек наружу вышел, – донесся голос со стороны кресла, только что отвергнутого Уильямом. Отец уже понемногу становился прежним; фрау Барбойц улыбнулась, однако, и ему.