Парк Америго находился в центре Корабля и не принадлежал ни одной из палуб; творцы не указали в своих писаниях, кто должен им распоряжаться. И все же это место было прекраснейшим на Корабле – Парк, как это ясно из его названия, был символом острова Америго. Он располагался ниже палуб; внизу его окружал широкий ров с водой, символизирующий прибрежные воды, а сверху, на всех четырех палубах – внушительная каменная ограда.
Учитель, нагруженный большим мешком с некими тяжестями, и его ученики подходили к укромной маленькой площади, отыскивая ее в путанице проходов и переулков. В старинной стене, отделяющей центр от этой площади, возвышались ворота в форме арки. С каждого боку на арку опиралась белая мраморная статуя творца. Один сжимал в свободной руке горсть гладких белых камней, другой держал на вытянутой ладони раскрытую книгу, похожую на птицу, готовую взмахнуть мраморными крыльями и оторваться от статуи.
Под аркой становилось слышно, как миролюбиво плещет вода во рву. Учитель отпирал ключом ворота; стоило теперь сделать два-три десятка шагов вперед – и мостовая обрывалась.
Дети боязливо спускались по ступенькам крутой деревянной лестницы, а учитель не переставая подбадривал их; когда же первые пары башмаков касались твердой земли, воздух сотрясали радостные вопли. В Парке не было ничего того, что они привыкли видеть на палубе – ни мощеных дорог, ни безмолвных зданий, ни занятых взрослых. Вместо этого чуть поодаль от берега, усыпанного камнями и песком, их встречало множество хвойных и лиственных деревьев, сквозь кроны которых проникали теплые солнечные лучи; буйно разросшиеся кустарники тут и там скрывали землю, и вся эта картина, хоть и чужая, но все равно манящая к себе, дополнялась неслаженным пением птиц, настоящих птиц!
Дети бросались кто куда, забыв о присутствии учителя. Кто изучал муравьиные поселения, кто пробовал поднять с песка массивные камни под одобрительный рев новых друзей, другие швыряли в воду мелкие камешки, безумно радуясь каждому всплеску… Парк бурлил незнакомыми и живыми запахами, звуками, цветами, но самое удивительное заключалось в том, что детям вскоре начинало казаться, будто никакого Корабля нет и никогда не было, будто не существовало ни домов, ни улиц, ни переулков, не было фонарных столбов и стеклянных витрин, больших и маленьких окон, тесных комнат и огромных залов, потолков – высоких и низких. Каждый, кто сходил на землю в этой пространной впадине, видел свою наивную историю о том, кто здесь живет и как сюда попал, что еще плывет рядом с ним по небу и что делается далеко внизу, а главное – что там, за деревьями, за густой листвой и колючими ветками! Многие немедленно отправлялись выяснять настоящий ответ на этот вопрос. Большинство из них сразу же отступали с криками и смехом, но находились и те, кто, невзирая на ссадины, пробирался дальше. Если кому-то удавалось отыскать какую-нибудь неприметную лужайку, тот с еще большей уверенностью мчался назад, и когда достигал берега, то, отдуваясь, с раскрасневшимся лицом сообщал остальным потрясающие вести. Все они дружно сочиняли продолжения для своих историй, рисуя тонкими сухими палочками на песке, как на бумаге, все новых и новых обитателей таинственного леса.
Учитель, пользуясь тем, что его воспитанники очарованы Парком, без устали сновал между группами и восклицал:
– Возрадуемся же тому, что уготовили нам творцы Корабля! Восхвалим же мудрость их и дадим жизнь их прекрасным образам в наших сердцах, возродим тысячелетнюю любовь к Америго!
Но его уже никто не слушал, и учитель смиренно улыбался, прощая детям свойственную их возрасту беспечность ума. Он брался за свой мешок, приваленный к стволу какого-нибудь прибрежного дерева, и постепенно опустошал его. Расстилал на берегу просторный квадрат холщовой ткани, потом вынимал из мешка свежие фрукты и овощи и раскладывал их на холсте. Завидев это, дети приходили в восторг. Всей гурьбой они нападали на яблоки, груши и сливы, томаты, свеклу и перец, а учитель, искренне восхищаясь этой картиной, начинал опять кружиться над едоками и рассказывать им о бесконечном обилии и разнообразии плодов острова Америго.
Вдоволь набегавшись, он сам садился куда-нибудь на мягкую траву и принимался вертеть в руках круглый камешек, время от времени подбрасывая его в воздух. Через несколько минут им овладевала дремота – и он поддавался ей, удобно расположившись на втором куске холста. Он мог не опасаться того, что его подопечные заблудятся в дебрях леса. Не так далеко от берега начинались непролазные заросли, сквозь которые никто не сумел бы пробраться; там пропадало солнце, там лес становился темным, холодным и как будто враждебным, и у детей не было особенного желания уходить еще дальше. Большую часть времени они оставались на берегу и чувствовали себя там превосходно.