Спустя какое-то время Вашингтону очень серьезно повезло.
Объединившись с Лафайеттом и его армией, на время забыв неприязнь свою к французам, генерал провел несколько удачных сражений, и англичанам понадобились срочные новые планы и перегруппировка войск. По идее, генерал Бургойн, шедший на юг из Квебека, должен был объединиться с генералом Хоу, вышедшим из Нью-Йорка на север, чтобы окружить Колониальную Армию. При этом соотношение роялистов и колонистов должно было по плану быть не то два, не то три к одному.
Но тот член Парламента, в обязанности которого входило подписать и отправить приказ генералу Хоу, забыл это сделать и уехал на охоту, из Лондона в Кент.
Бургойн на место встречи прибыл, а Хоу продолжал торчать в Нью-Йорке. Воспользовавшись этим, колонисты окружили армию Бургойна, которая тут же сдалась. В подписании документа, свидетельствующего о сдаче, Бургойн поучаствовал своеобразно – проявив истинно английское чувство юмора и приписав саркастический комментарий к каждому предложенному американцами пункту.
Этот же генерал затем баллотировался в Палату Лордов в Лондоне весьма своеобразным способом: пришел на выборное собрание с двумя пистолетами в руках и в окружении своих солдат. Был оштрафован на тысячу фунтов стерлингов.
Хоу все-таки выступил из Нью-Йорка на север, с большим опозданием, после чего ему пришлось отступать, и отступать очень быстро.
И был Чесапикский Залив, место расположения сегодняшней столицы Соединенных Штатов. И была стремительно отступающая английская армия. Колонисты подкатывают артиллерию. Англичане уходят к воде, где их ждут суда. В этот момент в этих же водах неожиданно появляется французский флот, который с большим удовольствием несколькими залпами эти суда топит, посему англичанам путь к дальнейшему отступлению оказывается отрезан. Их окружают и заставляют сдаться.
Король Джордж Третий читает Декларацию Независимости и реагирует так: «Накарякали, накарякали тут…»
После этого Континентальная Армия сохраняется на всякий случай в полном составе, благодаря увещеванием Вашингтона и вопреки недовольству Конгресса, до самого подписания мирного договора в Париже, в 1783-м году.
У новой страны нет ни законов, ни конституции, ни официальных границ. Все это предстоит как-то придумать и сформулировать. Но самый умный (и самый капризный) Джефферсон решает, что пора и отдохнуть, и выговаривает себе должность американского посла во Франции. И живет в Париже со своей любимой девушкой, она же квартеронка (на четверть негритянка) и его собственность, которая ТОЖЕ не очень хочет обратно в Америку, поскольку в Америке она – рабыня Джефферсона, а в Париже у нее светский салон и все от нее без ума.
Возвращаются они в Америку (помогать писать Конституцию) только когда разъяренная толпа начинает развешивать парижских аристократов на фонарях вдоль Риволи. Джефферсону, очень любившему Париж, эти пейзажные новшества совершенно не понравились. Что, мол, такое – я тут отдыхаю, веду светский образ жизни, а мне вон чего кажут. Нет, так дело не пойдет. Что ж, поедем обратно, а то дураки без меня ничего придумать не могут в смысле конституции.
Может, все это было не совсем так. Но настораживает именно совпадение по времени – Французской Революции, возвращения Джефферсона, написания Конституции и избрания Президента.
Глава шестая. Отступление о рабовладении
До примерно середины восемнадцатого века с рабовладением в Колониях дело обстояло, как везде. Белые рабы наличествовали и воспринимались совершенно спокойно. Наличествовали также свободные негры, имевшие рабов, в том числе и белых. Этот факт старательно обходится сегодня всеми историками.
Человечество спокойно пережило феодализм, вступило в эпоху Индустрии, а рабовладение так толком и не было признано пройденным этапом.
Когда наладилась поставка из Африки, белых рабов в Америке держать стало невыгодно. Одна морока. Откуда мне знать, раб он или нет. Как его ловить, если он сбежит. Черного ловить проще: если черный и бежит, значит – беглый раб. Хватай и заставляй признаваться, кто хозяин, получишь от хозяина вознаграждение.
Затем на стремительно индустриализирующемся Севере потребность в рабах отпала совсем, содержать их стало безумно дорого и нерентабельно, и, без всякой помпы, штат за штатом стал запрещать на своих территориях рабовладение. Кроме этого, в нескольких штатах, присоединившихся к Союзу в девятнадцатом веке, рабов не было изначально.