— Утопим в дерьме церковь отказа с ее дерьмом!
Пинает консервную банку.
— Ой! Полная!
Смеясь над собственной остротой, потирает ушибленную ногу.
Брут смакует вслух (ух!):
— Дерьмо в дерьме.
Мария хохочет. Никогда не видел ее такой счастливой.
Тварь!
— Здесь столько всего, что на целую вечность хватит. Нам и миллиону наших товарищей.
— А законопослушные граждане великой Страны перебьются, — хихикает Кассий. — Они мусор не трогают, им нельзя.
Брут вскидывает сжатый кулак.
— Да здравствует революция!
Революция?
Э, этого слова в моем лексиконе нет. А может, оно из тех, которые память — у! — уже успела зачеркнуть.
— Социализм! — восклицает Кассий.
Социализм.
Гм.
— А почему бы не ограничиться буржуазной демократией, обновленной путем реформ? Будем реалистами, товарищи.
Таково мнение Горация. Высказанное спокойно, даже буднично.
Слышите, что за мысли бурлят в голове (у!) у моих сообщников?
Попутчиков.
Европейцев.
Мария машет рукой. Брезгливо.
— Опять вы за старое. И не надоели вам ваши утопии? Лучше учредим новую религию.
— И ты станешь папессой, — смеется Кассий.
Брут поднимает Марию и с ней на руках кружится в танце, топча мусор.
— Папесса Мария, непорочная мученица!
Гораций тихо стоит поодаль. Предусмотрительно.
— Первая задача — завоевать власть.
— Это главное! — подчеркивает Брут. — А об остальном мы всегда сумеем договориться. — Самодовольно ухмыляется. — Как никак история западноевропейского социализма учит нас искусству улаживать, согласовывать, утрясать, координировать.
Кассий подхватывает:
— Приспосабливать, удовлетворять, размежевывать, разъединять.
У, у Горация вопрос.
Пытается прозондировать почву.
— А как насчет Ричарда?
Ага!
Мария допивает до конца бутылку и отбрасывает ее далеко в сторону. Бутылка разбивается.
— Ричарда-горбуна? Мы будем гонять его бегом, пока не сломает здоровую ногу.
Все смеются — ах, как им весело!
Всем, кроме Горация.
— Я боюсь его. Лучше с ним договориться.
Эгеге, этот понимает, что Ричарду — у! — палец в рот не клади. Ишь, нашли безобидного дурачка, а!
Брут изо всех сил мотает своей большой головой.
— Нет. Мы не станем делить власть с чужаками.
— В любом случае решать парламенту, — говорит Кассий.
— Какому парламенту? — У, это визжит Мария. Ого! — Опять ваши старые бредни!
На заросших щеках Кассия ходят желваки.
— Социализм неотделим от демократии.
— Да, — подает голос Гораций. — Ни в коем случае нельзя недооценивать такой стимул, как частная инициатива. Если мы хотим, чтобы население этой страны было с нами.
Брут отвечает рычанием. Ревом.
— Когда я слышу слово «частный», я хватаюсь за пистолет. С этого слова начались все беды человечества.
— Так-то оно так, Брут, но ведь производственные отношения…
Кассия грубо перебивает (прерывает) Мария:
— Баста! Прекратите! Послушаешь вас — и появляется желание восстановить доброе христианство с его любовью к ближнему и прочими баснями. К тому же, оставляя Европу, мы условились раз и навсегда выкинуть из головы идеологию.
Запальчивость Марии приводит заговорщиков в состояние безудержного веселья. В телячий восторг.
Брут шлепает Марию по заду. У!
— Брось, просто тебе по душе мысль стать папессой.
Гораций молча стоит в сторонке.
22
Пора ускорить (у! убыстрить) действие. В противном случае читателям надоест ждать, и они плюнут.
Я схоронился.
Меня можно принять за черный мешок, набитый мусором.
Ага.
Вот и кардиналы.
Марк сучит ручонками. Он потерял очки (или снял, чтобы меньше видеть).
Матфей на этот раз не в белой шляпе, а в зеленой, как у разбойников с большой дороги.
Лука без бородки.
Иии, люди, похоже, они возбуждены. Озабочены.
Марк находит (наконец) горсточку слов.
— Вас тоже, так сказать, звали?
Лука объясняет:
— Мне позвонили. Голос в трубке не допускал возражений.
Матфей бросает вокруг тревожные (беспокойные) взгляды.
— О’кей. Это был голос Судного дня.
А-ха-ха (э-хе-хе).
Марк ступает с большой (ой!) осторожностью, чтобы не споткнуться и не упасть в мусор.
— Вот именно, так сказать. Но кто нам звонил?
— Не знаю, — недоумевает Лука.
— Он не назвался, — бормочет Матфей. — Ума не приложу.
Не приложит ума. А-а-а!
А-а-а, тем лучше!