Со временем из колониальной аристократии выросла сложная система кланов, которая к тому же получила свое развитие в корпоративном измерении. Каждое семейство или конгломерат семейств работал в той или иной сфере бизнеса и рассматривал государство прежде всего в качестве средства укрепления своих экономических позиций. Обрастая замысловатой системой отношений типа «клиент — патрон», кланово-корпоративная система формировала «глубинное государство», которое задавало и по-прежнему задает вектор развития Америки независимо от того, кто в данный момент занимает кресло в Овальном кабинете. Более того, многие президенты США являются даже не выходцами из видных кланов, а их выдвиженцами. Подобная практика тщательно маскируется с помощью риторики «бревенчатой хижины». Известный исследователь этого мифа Э. Пессен проследил социальное происхождение десятков президентов США и сделал следующий вывод: «Тот факт, что на высшие посты никогда не выдвигались представители тех классов и групп, которые по своему доходу и профессии являлись преобладающими в американском обществе на протяжении всей его истории, не просто статистическая случайность, не имеющая социального значения, а убедительное свидетельство того, что правит не народ»[439].
Безусловно, структура и баланс сил в рамках «глубинного государства» не заданы раз и навсегда. Уже упомянутый нами Миллс, один из патриархов американской социологии XX века, писавший в годы холодной войны, полагал, что судьбы Америки решает «тройственный союз», состоящий из Уолл-стрит, Пентагона и военно-промышленного комплекса. Именно они, по мнению Миллса, и являются центрами принятия решений, тогда как «фасад» американской демократии в виде государственных институтов относится к «среднему властному звену», где эти решения только обсуждаются и разрабатываются, но не утверждаются[440].
Названные Миллсом игроки по-прежнему очень сильны, однако сегодня к ним добавляются, к примеру, корпорации из сферы «новой экономики», прежде всего информационных технологий. Такие гиганты, как «Мета» («Фейсбук»), «Алфабет» («Гугл»), «Эппл», «Амазон» сосредотачивают в своих руках ресурсы, о которых может лишь мечтать большинство суверенных государств в мире. Убедительным примером их могущества стали события 2020 года, когда в канун президентской кампании корпорации блокировали аккаунты Д. Трампа и его сторонников. На социальные медиа не распространяются элементарные нормы свободы слова, без которой, как мы помним из списка Даля, демократия невозможна. Важнейшие площадки коммуникаций находятся под политическим контролем коррумпированной высшей американской элиты.
С другой стороны, капитализация перечисленных корпораций во многом зависит от глобального курса США и дальнейшего укрепления американских позиций на мировой арене. В этом отношении современные американские бизнес-гиганты, подобно остиндским компаниям в эпоху колониальных завоеваний, становятся мощным авангардом американской геополитики. Вспомним хотя бы, какой огромный вклад они вносят в поддержку усилий коллективного Запада на Украине. Таким образом, антидемократические тенденции внутри современных США имеют прямую и весьма разрушительную проекцию на весь остальной мир.
Транснациональные корпорации не просто вмешиваются в работу властей США, а открыто навязывают стране и обществу собственные интересы. По мнению широкого ряда экспертов, высшее американское руководство за последние три десятилетия попало под контроль олигархов. В прошлом у Вашингтона имелись определенные рычаги влияния на большой бизнес — корпорации зависели от крупных банков, контролируемых государством. Теперь же ТНК самостоятельно мобилизуют капитал и государственные ресурсы в собственных целях. При этом органы государственной власти раздают контракты и субсидии без какого-либо контроля со стороны общества. Не будет преувеличением утверждать, что именно корпоративный сектор и его интересы сегодня пришли на смену власти народа в США. Вместо рождения в «бревенчатой хижине» путь во власть в Америке начинается с офисов в фешенебельных бизнес-центрах.
Всевластие большого бизнеса в Соединенных Штатах в наши дни почти не встречает никакого сопротивления. Профсоюзное движение и иные формы гражданского общества (еще один критерий Даля), которые составляли мощный противовес корпоративному влиянию в первой половине XX века, во времена холодной войны были фактически разгромлены государством с подачи большого бизнеса, возложившего на профсоюзное движение вину за потерю американской экономикой конкурентоспособности. Для «старой» Америки традиционной была модель бизнеса, при которой предприятия даже в трудные времена старались сохранить своих сотрудников, которые взамен платили своим работодателям еще большей лояльностью, нередко работая на них до конца своей трудовой карьеры. Однако в 1960-1970-е годы американские корпорации в союзе с академическими экономистами выиграли борьбу за «рыночную гибкость», которая сделала наемных работников первыми жертвами кризисных ситуаций, создававшихся, как правило, по вине самих корпоративных дельцов. Вашингтон же охотно принял участие в ослаблении профсоюзов и других организаций, защищавших права американских трудящихся. Власти США откровенно раздражали антивоенные настроения гражданского общества, особенно остро проявившиеся во время Вьетнамской войны. В итоге, как подчеркивает один из крупнейших современных американских социологов Р. Лахманн, «государство и бизнес впервые в американской истории объединили свои усилия для того, чтобы не только ослабить роль государства, но и ограничить демократию»[441].
Этот процесс оправдывался теми же самыми идеями, которые потом легли в основу неолиберальной идеологии: рынок сам разберется со всеми проблемами, а то, что мешает рыночным силам, подлежит демонтажу. Все это привело к тому, что стратегия Вашингтона как внутри самих США, так и в глобальном плане, к настоящему времени стала не результатом выбора, сделанного населением, или хотя бы выбора народных избранников, а всего лишь производной интереса деловых элит, которых американские граждане не только не избирают, но зачастую буквально ненавидят за то, что их компании приходят на земли их штатов на правах колонизатора. Проблема при этом заключается в том, что крупнейшие корпорации ориентированы исключительно на извлечение прибыли, причем в кратко- и среднесрочном горизонте. Тот же Лахманн так констатирует катастрофический результат этой тенденции: «Избавившись от всякого контроля и давления, американский бизнес оказался в ситуации, когда абсолютно некому задавать для него долгосрочные цели. В результате современные США попали в положение, очень похожее на то, в котором были Испания, Франция и Голландия в период их деградации XVII–XVIII вв. Государственный бюджет распределяется исходя из потребностей и пожеланий крупных корпораций и соответствует их сиюминутным интересам по получению прибыли, а не долгосрочным стратегическим целям всего государства. Один из ярких и наиболее опасных примеров такого перекоса — военные рас-ходы»[442]. Прекрасной иллюстрацией к этим словам американского социолога является милитаристский курс «оборонного» Североатлантического альянса, в рамках которого американцами продавливается постоянное увеличение расходов стран-членов (пока что до уровня 2 % ВВП, но это, надо полагать, не предел). В этих целях Вашингтон сочетает запугивание «российской угрозой» с применением политических и экономических рычагов воздействия на союзников в целях укрепления «трансатлантической солидарности». Однако нити этой политики ведут именно в высокие кабинеты корпоративной Америки.
Другим ярким примером того, каким образом американский большой бизнес диктует свою волю Вашингтону, который, в свою очередь, навязывает ее не только мировому сообществу, но и миллионам простых американцев, является санкционная политика. Требуя от союзников безоговорочного принятия рестриктивных мер в отношении той или иной страны, США не принимают в расчет экономические интересы партнеров, продавливая все более затратное, но «идеологически верное» партнерство с американскими компаниями. При этом попросту игнорируются неоднократно подтвержденные на экспертном и даже на государственном уровне оценки европейских экономистов, свидетельствующие о значительной, а в некоторых областях критической зависимости стран Европы от торгово-экономического взаимодействия с Россией.