В доме было тихо, сумрачно и душно. В лампе прикрутили фитиль, чтобы умерить жару, и все же в комнате настолько не хватало воздуха, что Рохеле и команда улеглись на пол у входной двери, а головы высунули в коридор, на каменные ступени лестницы. Дети до такой степени измучились, что трудно было сказать, спят они или бодрствуют. Дышать было нечем.
Стояла одна из тех нью-йоркских ночей, когда из воздуха будто выкачали или выжгли весь кислород, и люди еле ходили, изможденные и слабые. Мускулы словно размягчились, стали полужидкими и перестали слушаться. В такие ночи казалось, что Нью-Йорк будет не в силах подняться утром. Природа словно забыла о том, что остров Манхэттен уже заселен, и пылала невыносимым зноем, как во времена, когда здесь обитали индейцы и в непроходимой чаще первобытных лесов бегали дикие буйволы…
Удушающая жара пришла в Нью-Йорк три недели назад. С того же времени был болен Иоселе. Никто поначалу не замечал, как мальчик бродит подобно тени, потому что он никому не говорил о том, что его тяготит. Неуемная тоска по покинутой родине и прежней жизни пылала в его сердце. Все здесь, на новом месте, было ему чуждо — даже отец, который целые дни проводил на работе, а вечером валился с ног от усталости, не имея ни сил, ни времени хоть словом перекинуться с сыном. Мать была поглощена заботами о хозяйстве и об остальных детях, с поведением и привычками которых она уже свыклась; что касается братьев, то они и вовсе стали чужими. Единственным человеком, к которому мальчик привязался, была мисс Изабелла, которая чутко прислушивалась к ребенку, но ведь она была неродная… Иоселе страдал в одиночестве, тосковал, ничего не ел, прятался по углам и с каждым днем все больше тощал. Крепким здоровьем он никогда не отличался, а горести и страдания, которые ему пришлось вынести за свою короткую жизнь, сломили слабое тельце. Когда наступили дни тропической жары, к которой он не привык, Иоселе слег. У него сильно поднялась температура, врачи прописали ему лекарства, но он не хотел их принимать, да и вообще ничего не хотел. Мальчик лежал, уйдя в себя, словно в другой мир. Мисс Изабелла время от времени навещала его, но Иоселе и ее стал чураться. Ни с кем не говоря, в меланхоличном безмолвии лежал он, запрокинув голову, с осунувшимся лицом и устало прикрытыми глазами, будто желая сказать: «Ничего у меня не осталось, кроме грешного тела, — возьмите и его, если хотите».
Духота в комнате стала невыносимой, от жары спирало дыхание, и ребенка решили вынести на улицу. Мать взяла его на руки — тело мальчика словно сжалось, он походил на младенца — и вынесла из комнаты.
Мисс Изабелла попрощалась с родителями и подошла к Иоселе, чтобы попрощаться и с ним, но он уже никого не узнавал.
На улице было еще хуже, чем в доме. Люди лежали целыми семьями у дверей, словно груды тряпья. Дети спали вповалку на тротуарах, а тех, что не спали, матери кормили мороженым из грязных пакетиков. На углу стояла женщина с ведром лимонада. Слабым голосом она зазывала покупателей, но никто не желал тащиться до угла, хотя пить хотелось многим. Духота становилась все сильнее, не шевелились ни листья на деревьях, ни обрывки бумаги на тротуарах. Женщина, торговавшая лимонадом, наконец притихла, и лампа, горевшая возле ее лотка, погасла, как если бы и ее придушила жара. Усталость давила на людей, прижимая к земле, и казалось, что само небо вот-вот опустится на их головы и придавит все своей тяжестью.
Хана-Лея с больным Иоселе на руках дошла до водостока, желая найти в воздухе хоть глоток свежести, чтобы дать вдохнуть своему бедному мальчику. Однако Иоселе уже не двигался, он видел картины совсем иного мира…
Перед его взором расстилается широкая и светлая дорога, а по ней и прилегающим полям, таким же ярким и залитым сиянием неба, идут евреи со всего света и всех поколений. Все они воскресли из мертвых и собрались здесь, потому что ждут прихода Мессии. Вот он появляется, в просторном талесе с широкой каймой, накрывающем голову; рядом с ним стоят патриархи и пророки. Мессию окружают раввины; среди них и раввин из Лешно, который не так давно умер, — Иоселе видит его очень ясно. Вдруг появляется похоронная процессия — умер какой-то великий праведник. Покойника, завернутого в талес, несут на носилках, поднятых высоко над головами. Иоселе понимает, что все они собрались, чтобы почтить этого покойника, похороны которого почему-то превращаются в великое торжество. Левиты играют на арфах, слышны звуки органов, и вся земля поет великую песнь. Позади носилок молча идет праматерь Рахиль в саване. Она так высока, что никто не может с ней сравниться и все расступаются перед нею. Далее следуют патриархи, старики с длинными седыми бородами, за ними — пророк Моисей и Аарон, которые тоже возвышаются надо всеми. За ними идет царь Давид, держащий в руках арфу; он еще совсем молод. Дальше выступают израильские цари, за ними — пророки в белом одеянии, а уже потом — раввины всех поколений и остальной народ.