— Да вроде бы нет.
— Это всё — о прошлом; меня же более интересует будущее. Итак, вопрос «на засыпку»: если вам до окончания срока нашей экспедиции передадут приказ от бывшей вашей Службы, или лично от кого-то из ее шефов, неважно — ваши действия, Павел Андреевич?
— Прежде всего, я поставлю о том в известность свое непосредственное начальство — сиречь вас, Григорий Алексеевич. Не о содержании приказа, разумеется, а о факте его получения. И, вместе с вами, подумаю над тем, как бы не подставить остальных спутников.
— Вы меня успокоили, Павел Андреевич, — усмехнулся Ветлугин. — Скажу честно: если бы вы заявили, будто и не собираетесь выполнять такой приказ, ибо «в отставке» — мы расстались бы тотчас. А так — да: дезертирство, пропажа без вести — мало ли чего случается в дальних экспедициях…
— Именно так… О, вот и он! Похвально точен. Я подойду к нему один, Григорий Алексеевич, а вас попрошу оставаться на месте: парнишка напуган, и при этом вооружен — опасное сочетание.
Сцена вышла прелюбопытная, совершенно театральная. Из проулка, со стороны моста, появился миловидный подросток, которого Ветлугин определил для себя как «юного аристократа». Заметив в толпе движущегося ему навстречу Расторопшина, тот расцвел в улыбке и убыстрил было шаги — и вдруг всё пошло наперекосяк, Ветлугин почувствовал это кожей. По мере приближения ротмистра лицо подростка приобретало всё более замкнутое и холодное выражение (что, похоже, давалось ему непросто); на попытку заговорить с ним «юный аристократ» отреагировал лишь безмолвным воздыманием брови — «Qu’est-ce que c’est?» — и, буквально пройдя сквозь несостоявшегося собеседника, укатил с ветерком на кстати подвернувшемся извозчике; Расторопшин же так и остался стоять в остолбенении на краю тротуара.
— Что, не заладился разговор?
— Да уж… — пробормотал ротмистр, тяжело взбираясь обратно в пролетку. — Шустрый парнишка, своего не упустит…
— В смысле — «причинить неприятности множеству людей»?
— Наоборот. Надеюсь, что уж по этой части все теперь могут быть спокойны, — от ротмистровой ухмылки пробирал озноб. — Ошибся в человеке, бывает… Детская болезнь умопомешательства от первого прикосновения к крупным деньгам…
— Ёлки-палки! — вскинулся Ветлугин. — Хорошо, что напомнили.
— Напомнил? О чем?
— О детских болезнях, черт бы их подрал! Коллектор у меня позавчера выбыл — дифтерия, представляете? Через три дня отплытие — где человека найти? А я здесь с вами бог знает чем занимаюсь…
Тут сидевший по левую руку ротмистр чуть подался вперед, удивленно высматривая нечто на тротуаре за его спиной. Он хотел было обернуться — и тут в пролетке объявился третий пассажир, вспрыгнувший на подножку и молниеносно втиснувшийся на сиденье справа от него: давешний «юный аристократ» с переброшенным через руку макинтошем.
— Не двигаться! — объявил он страшным шепотом. — Под плащом — револьвер, стреляю без предупреждения. Командуйте, дядя Паша!
— Ну и племяннички у вас, Павел Андреич, — рассмеялся Ветлугин, оборачиваясь к ротмистру — и осекся от выражения лица соседа: бог ты мой, неужто они это всерьез? Вот так вот, посреди людной улицы?..
— Бога ради, не шевелитесь, Григорий Алексеич! У него ведь там и впрямь «калашников», и курок взводить мальчик не забывает… Саша, приказ действительно отменен — нештатным порядком, да; а Григорий Алексеевич — наш человек, он как раз меня страхует на случай покушения или похищения. Получается у него, правда, не очень — во всяком случае, хуже, чем у тебя… Кстати, джентльмены: кто как, а я есть хочу — помираю, так что предлагаю беседу нашу продолжить во-он в том трактире. Калифорнийское представительство тут неподалеку, а до часу дня еще уйма времени.