— Вы предлагаете мне, в поисках вашей пассии, перепробовать всех рыжих девок на Московской заставе? — холодно откликнулся немец.
— Да, у тебя это навряд ли выйдет, — развязно ухмыльнулся Расторопшин, мазнув нарочито томным взглядом по атлетической фигуре майора. — У тебя ведь ориентация — под цвет мундира, мой сладенький?
Прием, конечно, запрещенный — и оттого эффективный. Судя по незамутненной ярости, полыхнувшей в сумрачных остзейских глазах, с ориентацией там всё как раз было в высшей степени традиционно — и неудивительно, что немец повелся и потерял над собой контроль недопустимым для профессионала образом… Дальше всё было делом техники: некоторе время Расторопшин расчетливо поливал своего визави кинжальным огнем матерных казачьих скороговорок (а у казачков, надобно заметить, и с гомофобией, и с острословием дело поставлено отлично), пользуясь полнейшей его беспомощностью перед теми оскорблениями (вызвать на дуэль? Кого — арестанта? кому — чисто виртуальному «майору Иванову»?..). Где-то через минуту произошло ожидаемое: майор дернулся с места, и кулак его со всего маху врезался в челюсть Расторопшина; удар вышел не акцентированный, бестолковый, так что мастеру рукопашного боя не составило бы труда уклониться или прикрыться — даже и сидя, и со скованными руками, — однако ротмистр предпочел подставиться по полной и полететь кувырком со своего табурета.
Дальше всё вышло даже лучше, чем ожидалось (карта пошла, тьфу-тьфу!). На пороге как раз нарисовались двое нижних чинов — рыжеусый и еще один, квадратненький крепыш с косым пробором, — привлеченных шумом и явно пребывающих в изрядном недоумении. Расторопшин, картинно скорчившись на полу, сплюнул кровь (надо же, и зубы, похоже, уцелели!..) и с ёрнической укоризной обратился к осознавшему уже свой фатальный прокол майору, кивнув в сторону нижних чинов: «Ва-аше благородие, не надо б так, при мальчонках-то!»
— Ма-алчать!! — усугубил немец, шагнув к нему со сжатыми кулаками.
— Черта с два я стану молчать! Имейте в виду, парни, — продолжил ротмистр, адресуясь теперь в основном к рыжеусому, — ваш старший группы только что, у вас на глазах, спорол капитальнейший косяк; потому что допрос третьей степени — это было бы по правилам, а вот самочинное рукоприкладство по личным мотивам — никак нет. Его благородие, похоже, несколько заигрались, так что — требую посредника, и это мое право! Желаю доложить по команде, что на такое садо-мазо я не подписывался, и дальше с этим дознавателем я работать не стану — вот убейте, а не стану!! А вам, майор, я не завидую: нарушены разом 17-й и 22-й параграфы Инструкции — вы запоминайте цифры для рапорта, парни: «17» и «22», — так что теперь снимут аксельбанты-то да и сошлют в полицию, раздавать зуботычины карманникам!..
…Ну вот, я выиграл-таки паузу — зацепился в последний миг за краешек обледенелого карниза. Попробуем-ка теперь сложить заново весь этот пасьянс из морской формы (неужто адмиралтейские тоже вступили в игру? — у них же сроду не было собственных оперативных подразделений, одни аналитики…), серебряных пуль и полупуда флегмита…
Кстати, о серебряных пулях: знать бы еще, все ли патроны Командор изъял тогда с места преступления (и тогда это действительно смахивает на затирание следов — ну, тут ему видней), или лишь «отщипнул образчик» для собственного, параллельного расследования гибели министра…
И кстати, о параллельном расследовании: к кому он выходил тогда для разговора в коридор «Триумфа» — к «вестовому» или к кому-то третьему? сверялся ли он перед этим с часами? — кажется, да… Почему голубенькие не сумели строго установить факт нашего контакта более или менее понятно — «Триумф» наверняка хитрый кабак Службы, и персонал явно умеет держать язык за зубами, — но зачем тогда тамошние вообще нас «вспомнили»?..
И кстати, о «Триумфе»: а в чем еще мне пришлось идти на прямое, проверяемое вранье? — да пожалуй что и ни в чем! Как это ни удивительно, но расклад, похоже, таков, что мой сверхдырявый мизер оказывается — с их захода — неловленым! Ну, с поправкой на то, что на Командора мы теперь можем со спокойной совестью валить, как на мертвого…
И кстати — о мертвых: а успел ли вообще Командор до своей гибели ввести меня в операцию? а если даже и успел — не считаюсь ли я теперь для своих, побывав в руках коллег, спалившимся до угольков по причине возможной своей перевербовки?..