Диана Виньковецкая
Америка, Россия и Я
Предисловие
Мысль о написании книги про Америку, вернее себя в ней, появилась в Блаксбурге, в Вирджинии, когда мне после переезда из России удалось остановиться, оглянуться и от ничегонеделанья начать писать письма в покинутое отечество. Письма были моей ниточкой–пуповиной, связывающей меня с оставленным миром. В «этом» я как бы не жила; и повиснув, потерявшись, я днями и ночами писала письма друзьям, родным, знакомым, получая от них нежные отзывы и требовательные запросы описаний. Во мне стали зарождаться писательские амбиции. Когда же отец Александр Мень, с которым я тоже переписывалась, написал: «Дина, Вы никакой не геолог, Вы писатель…», то эти слова послужили вдохновляющим сигналом — я решила оставлять копии своих писем и еще тогда задумала писать эссе об Америке.
Но с тех пор прошел долгий промежуток, который пошёл мне на пользу, — и из рыхлых, произвольных мыслей, записей, писем, набросков, заметок создалось целое представление — «вплоть до книги» о моём первом американском трёхлетнем отрезке пути, который, в действительности, является не только процессом открывания нового, но и процессом узнавания прежнего… узнавания себя в Новом Свете.
Я писала книгу трудно, с удовольствием отдаваясь творческому акту, плакала, смеялась, переживала, познавая себя.
Многим в себе я обязана моему первому мужу Яше Виньковецкому, о котором Юз Алешковский сказал: «Наша цивилизация не готова для таких людей». И «наша цивилизация» его поглотила.
Но я осталась, чтобы Яшина смелая подземная философская серьёзность вознаградилась моей весёлостью в этой жизни, моими стремлениями «освобождать в себе свободу», моими обобщениями узких человеческих впечатлений, моими желаниями орошать насаженные Яшей ростки.
И они вырастают — растет во мне молчаливый, художественный мир, подобный тайным, цветущим садам, на прогулку по террасам чувств которого я вас приглашаю, заманиваю, увлекаю, — побудьте со мной.
И раз уже всё переворачивается вверх ногами, и женщины пробираются в гиды, забираясь в такие опасные области, захватив с собой лук и стрелы, то всякое может случиться.
И продираясь, карабкаясь, блуждая в дебрях чувств, желаний, действий, интуиций, ощущений, познаний, оценок — время от времени, переведя дух, быть может и вы прошепчете сами себе, как я, улыбаясь, слова великого Мастера: " Эта (маленькая) собачонка, мне кажется, уже слишком… чтобы её не высекли!»
Диана Виньковецкая.
Нью–Йорк и пролитый кофе
Застегните ремни! Не курите! Не вставайте! Не хохочите! Сидите тихо! Не шевелитесь! Замрите! Мы приземляемся в городе Нью–Йорке! — объявила стюардесса. — На другой стороне океана мы делаем посадку в аэропорту «Кеннеди». Погода в Нью — Йорке… дождливая.
— Ура! Нью–Йорк! Ура! Нью–Йорк! — Внезапно и неожиданно закричал наш младший четырёхлетний сын Данилка, так радостно откликнувшись на понятное слово «Нью–Йорк». Захлопал в ладоши, отклонившись немного, щёлкнул привязным ремнём, вскочил и, не переставая восклицать: «Ура! Нью–Йорк! Мама, посмотри, Нью–Йорк!», поскакал, перепрыгивая с одной ноги на другую, по узкому проходу к впереди сидящим пристёгнутым пассажирам, повторяя:
— Нью–Йорк! Нью–Йорк! Ура!
Никто не откликался. Ни сзади, ни спереди никто не отвечал. Никто не хлопал, не подпрыгивал и буйно не скакал. Даже наш старший десятилетний Илья молчал и не отвечал на братское обращение. Будто никто не спешил расхватывать привезённый багаж?! Будто никто не торопился отстегнуть свои привязные ремни? Все замерли.
Может, все хотят лететь дальше?
Один Даничка веселился, прыгал и скакал, оттеняя всеобщее безмолвие, висящее в воздухе. Он был единственный «бесплатный пассажир» в самолёте «Москва–Нью–Йорк.» У других приземлившихся происходило на окраинах души то, что может происходить у покинувших родину, друзей, родных, города, занятия, любимых. Каждому предстояло встретиться с тем, за что заплачено.
Самолёт давно уже стоит с выключенным мотором, опущенными крыльями, набитый окаменевшими, бессловесными, неподвижными, не шевелящимися пассажирами. Всеобщее безмолвие так странно встретившихся людей сливается в единящую тишину, в торжественно грустный момент, в точку, которую каждый из приехавших унесёт с собой под сердцем навсегда, выходя на движущийся незнакомый асфальт. Самые отпетые смельчаки притихают, вступая на эту мелькающую, крутящуюся, колеблющуюся, дрожащую, неведомую полосу.
Каждый ожидает своей встречи — кто с кем, кто с чем, каждый со своим… Хорошо бы, чтобы встретили с зонтиком, потому как в Нью–Йорке идёт дождь.