Кто‑то из наших вождей наобещал, что каждая кухарка будет управлять, — и правда, сбылось, — тебя любой может тряпкой или поварёшкой огреть… и брякнуть языком любую гадость, всё, что первое попадётся на язык. Все управляющие, и все кухарки, — миллионы маленьких деспотов.
Любой: на улице, в квартире, сосед, — кто попадётся, — все, кто умеет и не умеет сварить обед, хоть на секунду хотят получить удовольствие от своей правоты, что ты… то коротко носишь, то длинно, то… чулки крутятся не в ту сторону, и так… до дурной бесконечности! А тут можно так свободно кофе пролить, без опасений быть им облитым.
Возвращаясь домой, я увидела около университетской стены молодых людей, раздающих брошюры с серпом и молотом. И мне предлагают. Я говорю парням, что мне это не надо. Я из Советского Союза.
— I am from Soviet Union.
— Это замечательно, ответил симпатичный парень. — Мы против Сталина. Мы за товарища Троцкого!
— Здравствуйте, ребята! Мы не одни! Очерствляющим душу долларом не интересуемся. А вы читали книжки Оруэлла? Солженицына? — спросила я, осмелев от понятности английского языка.
— Это всё пропаганда. Мы новый мир хотим, — ответил парень, огорчённый этим обществом, — где безраздельно будет царить справедливость!
… И я продолжила по–русски сама в себе: кто был никем, тот станет всем… делать замечания, ласкать поварёшкой по башке, настаивать, учить… как одеваться, как думать, как восхищаться, — и свой Нос везде пристраивать! и чтобы у всех были одинаковые желания, одинаковые восхищения, одинаковое всё.
Как живучи и привлекательны наши герои, вместе с поварёшкой, как мечта и поэзия, а не проза жизни. И как предложить этим симпатичным мальчикам и девочкам съездить в один из справедливых миров — пожить в Стране Носов! Может быть, они обнаружат поразительные черты сходства на противоположных полюсах? Посмотрят на «похмелье революции», по словам их вдохновителя Льва Давыдовича? У меня никак похмелье не выветривается. Голова кружится. В народе говорят, что с похмелья нужно выпить маленькую рюмочку коньяка.
Расставшись с поклонниками товарища Троцкого, тут же в метро я прочла статью приехавшего знакомого журналиста в новой русской газете о том, что нет настоящего порядка в Америке. В тюрьму ходят хорошенькие креолки (позавидовал, что не к нему, он ещё не так провинился), преступников хорошо кормят, вокруг телевизоры… Вся статья была наполнена родным и любимым негодованием и отзывалась нашими мнениями и нашим умением разрешать сразу всё множество затруднительных вопросов о том, чтобы Нью–Йорк был без сумасшедших, без ряженых, без проституток, без наркотиков, без свободы греха и зла, а с полицейскими, с уборщицами, с белыми воротниками, с принудительным порядком.
Или свободно кофе пролить, или заплатить двадцать долларов как откупные, или не хохотать, или «по глупой воле пожить», или… безропотно, или… или… или.
«Свобода предполагает бесконечность, — говорит мой умный муж Яша. — Это истина четвёртого измерения и непостижима в пределах трёх измерений».
Яша умный, умный, философ, а как опозорился! Послушайте! Около одной знаменитой рекламы с дымом, выходящим из громадной сигареты, я остановилась с детьми, заглядевшись на мужика, выпускающего этот дым. Одна хорошенькая девочка–креолка, стоящая у столба в красиво отогнутых сапогах, обратилась к Яше, ушедшему чуть вперёд от нас:
— Do you have time?
Яша, в растерянности от первого вопроса на английском языке, стал смотреть на часы, медленно отодвигая рукав куртки, чтобы что‑то произнести.
— Ту о клок! Ту о клок! — бормотал философ Яша. Тут подоспела я с двумя детьми: в одной руке Даничка, в другой Илюша. Тоже решила разузнать, что нужно хорошенькой креолке. Она удивилась, увидев меня, пытающуюся помочь Яше и подтверждающую правильность Яшиного английского языка. Да, два часа дня сейчас, мы идём в Толстовский фонд получить social security number, мы второй день в Нью–Йорке… Поднимаю глаза: на противоположной стороне во всю стену висит громадное табло и показывает время с точностью до секунд… То время, которое совсем не интересует хорошенькую креолку…
Воспитанным на портретах вождей, даже философам, непонятно, о каком времени спрашивает хорошенькая креолка, стоящая у столба: о времени мгновенья или вечности. Воспитанным на портретах вождей непонятно поведение креолок: одна стоит у столба и ждёт мгновения, другая поднимается в тюрьму к вечности…
Нью–Йорк соблазнил, искусил, околдовал меня всей силой своего безобразно дикого очарования. Я попала в объятия этого «Жёлтого Дьявола» без Носа — хоть не могу на коньках в короткой юбке промчаться по его улицам, пролететь упоительно без оглядки на доске, надеть на себя сбрую и волосы поставить дыбом. Припозднилась.