«Говорите про себя одну, не смейте говорить: все мы.»
Стоит только вспомнить знаменитые процессы — никто не сомневается, и сами подсудимые не сомневаются, что у них есть вина, хотя вины не было, но люди, истолковывая поведение других, хотят видеть вину и ищут виноватых. Это все знают про других, а про себя? — отыскивая «недостатки» в других, особенно если человек чем‑то не нравится, — подмигивает, или улыбается, или слишком хорошо ему, или слишком плохо, или много себе позволяет… бесконечное «или» — значит кагебешник.
Наш знакомый привёл всё‑таки Яше на показ человека: спортом занимается, черты лица правильные, страдает, что «там» ему было лучше, а «тут» — никто не позвонит. Русский. Не женат. Не иначе как кагебешник… О чём‑то поговорили. Слышу Яшино истолкование:
— Очень похож на кагебешника — значит — не кагебешник.
Я похохотала.
Если я кого‑нибудь спрашивала в шутку: «А не из той ли вы организации?» Что делалось с человеком:
— Я?! Да вы что! Чтобы я?!..
— А я бы могла, — отвечала я.
— Но вы не меряйте всех своими мерками!
Другие меры мне незнакомы.
Один человек был редчайшим исключением из века шпиономании — Миша Меерсон–Аксёнов. Мы читали его грустные письма из Парижа, ходившие по рукам. Кто‑то болтал даже, что их специально КГБ распространяет. При встрече я спросила Мишу:
— А говорят, что вас КГБ подкупило такие письма посылать.
— Да, я так люблю эту организацию и служу у них на посылках!
— И я тоже! — мы посмеялись.
Звонит Яше взрослый «русский мальчик», вполне свойский и дружеский, и говорит:
— Яша, твоего Кузьминского нужно убить!
— Что случилось?
— Вчера на всю Америку эта пьяная свинья выступала по телевизору, валяясь на грязной кровати вместе с бегающими по нему драными собаками.
— О чём ты говоришь?
— Я говорю, что его нужно убить. Нечего всех русских позорить!
— У Кузьминского есть свои достоинства. И сможешь ли ты сам стать убийцей?
— Не защищай эту мерзость! Все возмущены его выступлением. Вчера был показан фильм по телевидению на всю Америку о Кузьминском и другом разном сброде. Мы начали сбор денег против показа клеветнических фильмов о русских, против режиссёра Джессики Сэвидж, против студии. Сбор денег объявлен в русской газете. Тысячи откликнулись!
Яша и я фильма не смотрели. Позвонили одному человеку Л. Л., на мнение которого можно было рассчитывать:
— Фильм как фильм. Такие фильмы ставят и о кубинцах, и об испанцах…
Спросили мнение американцев о фильме:
— Жаль потерявшихся в Америке русских поэтов, писателей. Как трудно приспособиться! Как тяжело внедряется другая культура!
Собрали сколько‑то денег на суд о клевете против Джессики Сэвидж, но она погибла в автомобильной катастрофе. Деньги каждому вернули, поблагодарив за участие. Суд над режиссёром и клеветой не состоялся. Кузьминского не убили.
Посмотрев фильм «Бывшие», я увидела, как наш идеал испортил наш вкус во все стороны, и читателей, и писателей.
Я увидела, что читатели достойны своих писателей, и, к сожалению, наши поэты и писатели — не первые среди своих читателей.
Нам, воспитанным на портретах вождей-идеалов, никак не отделить себя от стада.
Были или не были писатели? Была или не была литература?
Послушайте про меня.
Заехали на заправочную станцию, я со своей американской подругой Энн. Говорю заправщику:
— Пожалуйста, заполните бак regular (обыкновенным бензином).
Он переспрашивает меня:
— Что?
— Regular, — отвечаю я.
Отъехав от заправочной станции, Энн меня спрашивает:
— А почему русские такие невежливые?
— Что?
— Вы не говорите «please»: «Regular, please!»
— Он мне не понравился, — отвечаю я. — А когда ff u it мне заправщик нравится, то я даже даю на чай .
Хорошо или плохо? И как смотреть? «Мы» более эмоциональны? Всё затрагиваем глубоко личным образом? Как научиться вкладывать в свои чувства что‑то искусственное, без проявлений «общественного»? «Отделить» себя от заправщика? Не притворяться, нет, а наконец, владеть своими эмоциями?