Далеко ли ещё? и как долго? и где же твой дом? везде? нигде? Везде. Нигде. В Америке? В России?
Снова и опять голос стюардессы:
«Отстегните ремни! Не привязывайтесь! Курите! Вставайте! Не замирайте! Танцуйте! Радуйтесь! Не спите! Не заглушайте! Хохочите! Смейтесь! Веселитесь! Мы делаем широкие круги и приземляемся по ту сторону океана. Не задерживайтесь: трап подан! Слюнявчики оставьте здесь, не копошитесь, не привязывайтесь!
Мы делаем посадку в необозначенном аэропорту «Кольцо Жизни». Погода в этой столице такая: ноль градусов по Цельсию, тридцать два по Фаренгейту. Лёд плавится, вода замерзает. Светит яркое солнце. Ветер невидимый, страстный. Время между восходом и заходом. Будущее и прошлое сливаются в одну точку.
Выходите из самолёта земли своей!
До свиданья! Спасибо за перелёт нашей компанией. Ждём вашего возвращения. С любовью!
Не забудьте сокровища… Слова исчезают в пропадающем звуке.
Послесловие
Как теперь поживают мои тогда написанные мысли и впечатления? Возникшие на заре американской жизни — плоды моей грусти, удивления и любви, — что теперь с вами?
Америка с первого взгляда — и сейчас, через двадцать лет проживания. Выдохлась ли свежесть восприятия?
Отделилось ли, что присуще коммунистическому идеалу, а что общечеловеческому? Поддалось ли это истолкованию? Нет — не поддалось!
Что оценила и что полюбила?
Оценила — можно защититься от прикосновений, и полюбила эту защиту.
Не полюбила — бессмысленность «большого числа», и всё обратное тому, что заложено в наших инстинктах.
Укрепилась ли на движущемся, колеблющемся асфальте?
И что теперь испытывает душа, отправившаяся путешествовать?
Со мной случилось то же, что бывает со всяким, кто долго жил где‑то… он приживается «до какой чудовищной степени приживчив человек!» прибивается к земле, к счастью, к обыденной жизни.
Могла ли я это себе представить?!
Оглядываюсь назад и… не возвращаюсь к старым привязанностям.
Оторвалась сердцем от бывшего отечества. Пуповину перегрызла зубами. И хотя душа остаётся наполненной сожалением и горечью, но она успокоилась, и не хочет связывать себя болью.
За это время я узнала многое, слишком многое, но не об Америке, а о соприкосновении людей. И всё видимое, — самую скрытую внутренность жизни, хочу воплотить, перенести в свою новую книгу «Записки о невидимых поединках».
Мы больше не понимаем друг друга. Мы больше не узнаём самых знакомых.
Загадки Америки, людей в новом свете, остаются и мучают, и восхищают.
Часто вижу такие вещи, которые понять не в силах, — «вне» наших собственных рамок. Что поразило меня в начале моей американской жизни, то и продолжает удивлять.
Америка в заманчивости ожиданий и Америка в реальности воплощений теперь не ссорятся так, как в первые годы, — жадные стремления к земле их примирили.
Я больше не ищу идеального строя. Я больше не ищу источника зла только в социальной стру ктуре общества, а ищу того, что утешает нас в несчастии. Возвращаюсь обратно к жизни, к новому чувству и желаю спастись в своих противоположностях. К моей чрезмерной весёлости присоединяется грусть больно врезавшихся вопросов, на которые не находится ответов.
Почему Яша оказался так беззащитен на этой земной арене? Почему не приютил он «могучего демона сопротивления»? Какие душевные бури в нём тогда происходили? И кто достоин заглянуть в святую тьму его души?
И почему?
И почему так трудно всё почувствовать, оценить, полюбить? Опасности полёта возвращают к равнинам и низменностям жизни… глубокое небо редко отражается на наших поступках. И поступки наши странные, смешанные из нежного и грубого. Начинаю привыкать к более безликой оценке происходящего.
Странные зти русские. Странные эти американцы. Кто страннее?
На одних весах — закон, а на других — чувства.
Многое ожидало меня, о чём я не мыслила и не подозревала, — и тут и там, — и там и тут.
Могла ли я себе представить, что Союз распадётся на мелкие тела?… оставив паука на заднем плане.
Эксперимент всеобщего счастья не получился. И куда качнётся маятник истории, «качнувшись влево»? И есть ли более опасные эксперименты?
И какие сказать слова? Народятся ли люди, способные взять ответственность за самих себя? Готовые к большей ответственности?
Сформируется ли новое понятие русского духа?
И куда устремится Русь–Тройка?
Не отдохнув от ран, не залечив нанесённых изъянов… понесётся ли опять, к новому свету? К новому счастью? К новому неизвестному?