«Они — идут». А я без усов, без пиджака и без галстука, в зелёном берете и в коричневых сапогах, с белыми волосами, и мне кажется, что моё отражение лучше всех других. Каждому, наверно, так кажется в отражённом свете зеркал… про себя.
По деловому кварталу ходят предлинные лимузины — пароходы белые и чёрные… с мутнозеркальными окнами, и никого нельзя внутри рассмотреть, и даже увидеть своё отражение. Но понять можно: чем длиннее твой лимузин, тем увереннее, твёрже и быстрее ты двигаешься по плотно укатанным мостовым с лужами, обдавая проходящих брызгами своей уверенности, высоты, красоты и блондинистости… Я в настоящем лимузине ещё никогда не ездила…
Уже в сумерках мы пошли посмотреть близлежащий квартал Гринвич–Вилледж. Тут людей в деловой одежде совсем не попадалось, а наоборот, все были разряжены, — царила безудержность и неодинаковость нарядов. Всё — художественное.
Я только один раз участвовала в настоящем карнавале, в десятом классе школы, надев костюм мушкетёра со шляпой с громадным страусовым пером, но никого не поразив оригинальностью костюма, потому как все наши девчонки до единой вырядились мушкетёрами и трубадурами; и не осталось ни одной «дамы сердца», перед которой наши благородно–воображаемые рыцари, в шляпах, шпорах, доспехах, галантно преклонили бы колено, и помахали бы шляпами… и сразились на турнире.
Премии у нас никто не получил из‑за одинаковости воображения.
Как воображают и соревнуются в этих маленьких, скромных улицах Центра Мира, — дух захватывает! Столько парадных раскрасок волос! проникновенности в разорванности штанин! интеллектуальной изощрённости головных прикрытий и проницательной непринуждённости к какому‑то мнению, в раскиданности рук и ног! Один попался в вывороченной тужурке, всем показывая свою изношенную подкладку, держа в руках мешок, почти что шёлковый, с символом какого‑то шикарного магазина или ресторана. Голова одного человека была опоясана проволокой — моделью атома Бора? У другого — кристаллической решёткой лантанидов, непонятно на чём держащейся. На одних ушах?
Я бы дала им звание великих мастеров, но я не знаю, кто даёт им премии.
Кое–где стояли кучками молодые люди спинами к прохожим, похожие на молодых рыцарей в доспехах, облачённые в кольчуги и сбруи, опоясанные проводами, подвязанные блестящими шпорами, руки и ноги облачены железными обручами и бляхами. Все тела покрыты железом. Головы у одних выбриты вдоль, а у других поперёк. А на затылке у некоторых выстрижен знак рыцарства. Похоже, что они тоже никакой премии не выиграют, у них тоже не осталось «дамы сердца». Всё было освещено, но никто на них не оглядывался, не восхищался, и никого заинтересованного я не рассмотрела. Волосы у одних стояли дыбом, у других было их полное отсутствие.
Из кафе нёсся запах недоступного кофе, кто‑то промчался на деревянной доске, отталкиваясь от земли одной ногой, — к сожалению, я устарела для такого полёта; проплыл гигантский негр–небоскрёб–баскетболист, — голы в небо забивает, — как вер–блюд, но его лицо так высоко было от моего, что я видела только скользящие движения его рук. Обдала духами проходящая воображуля в японском макинтоше с букетом, завёрнутым в бумагу с драконами и знаками зодиака… Прошли, обнявшись, два красивых мужика, а одна девка сидела на асфальте просто так, ничего не продавала, а чавкала и разбрасывала какую‑то белую массу вокруг своего рта.
В этом районе живут журналисты, художники и поэты…
Говорят, что поздней ночью тут совсем интересно: показывают фокусы, поют, жонглируют, барабанят, свистят, собирая деньги в футляры от инструментов… Но я не могла углубиться в ночную жизнь и увидеть ночные перемены, посмотреть на романтические пары, послушать сердечные разговоры, из‑за наличия детей и отсутствия денег; поэтому мои описания неполные и многое остаётся для меня в тайне: кто делает всякую дрянь? кто ворует машины? и где продают наркотики? где непостижимые характеры? где вечный предмет наслаждений? кто поёт и кто пляшет? и кто играет музыку? и где американцы? и что их волнует? и какие вопросы занимают?