— В свои двадцать шесть лет Шарон Тэйт прошла все дантовские круги Голливуда, — вступил в разговор критик-»оптимист». — Она познала наркотики, познала неписаный закон, по которому за каждую ступеньку успеха начинающая актриса в Голливуде расплачивается своим телом. Однажды я спросил ее:
— Шарон, детка, ты могла бы отдаться мужчине перед кинокамерой, чтобы потом эту сцену видели на экранах миллионы зрителей?
— А почему бы и нет, — горько усмехнулась она. — Если за это хорошо заплатят. Кроме того, этих скотов, сидящих в кинозале, только такой сценой и можно пронять.
Ее муж режиссер Поланский старался пронять зрителей темой ужаса. Наши друзья-критики в один голос заверили нас, что он весьма, весьма талантливый режиссер.
Из кинотеатров, где показывают его фильмы, зрители выходят, пошатываясь; их поташнивает от крови и трупов, от извращений и садизма, которые им добросовестно, в натуральном цвете, показывают в течение двух часов. Потом, по ночам, многие зрители кричат во сне дурными голосами, пугая домочадцев и соседей.
Шарон Тэйт убили так же бессмысленно и с той же жестокостью, которую изображал на экране ее муж. С нее сорвали одежду, скрутили руки за спиной и подвесили к люстре. Ей нанесли шестнадцать ударов ножом, распороли живот, чтобы убить еще неродившегося ребенка. Убили и ее гостей.
Полиция нашла убийц. Ими оказались ряженные под хиппи один парень и три девушки. По приказу своего «вождя», имя которого Мэнсон, они должны были убить владельца студии грамзаписи за то, что тот не признал в Мэнсоне композитора и певца-гитариста. Говорят, что убийцы просто перепутали адрес.
В студию «20 век — Фокс» мы приехали, чтобы посмотреть, как идут съемки нового фильма «По ту сторону Долины кукол». Попали мы туда к концу рабочего дня за пять минут до того, как режиссер Расе Майер, огромный мужчина с усами и в роговых очках, хлопнул в ладоши и гаркнул:
— Стоп, хватит на сегодня!
Защелкали выключаемые «юпитеры». На съемочной площадке стало темно и шумно. Ни на кого, не глядя, Майер, натаскивая через голову черный свитер, быстрыми шагами направился к выходу. Полуголая актриса, вытирая бумажной салфеткой под мышкой, устало поплелась к боковой двери. Актриса была не очень известной и, судя по всему, не очень талантливой. Но у нее, бесспорно, было достоинство, которое ценится в Голливуде превыше всего, — у нее была высокая грудь и стройные ноги.
Только что был отснят эпизод в ночном клубе. Мы рады, что видели, как творятся шедевры. Трещали кинокамеры, то наезжая на танцующую актрису, то, удаляясь от нее. А режиссер орал:
— Давай, давай, детка! Выше руки, чтобы мы могли запечатлеть все твое оборудование!
Авторы «Одноэтажной Америки» в одной из глав о Голливуде писали: «Мы, московские зрители, немножко избалованы американской кинематографией. То, что доходит в Москву… это почти всегда лучшее, что создано Голливудом».
Действительно, еще несколько лет тому назад Голливуд выпускал десяток хороших картин на сотню дрянных. Но то, что создает сегодня Расе Майер, безусловно, относится к той категории кинематографии, о которой Ильф и Петров писали:
«… Техника американского кино не нуждается в похвалах — всем известно, что она стоит на очень высоком уровне, — но так называемые «художественные» картины просто пугают.
Все эти картины ниже уровня человеческого достоинства. Нам кажется, что это унизительное занятие для человека — смотреть такие картины. Они рассчитаны на птичьи мозги, на тяжелодумность крупного рогатого человечества, на верблюжью неприхотливость. Верблюд может неделю обходиться без воды, известный сорт американских зрителей может двадцать лет подряд смотреть бессмысленные картины».
Но здесь же позволительно спросить: не сам ли Голливуд создал себе зрителя по своему образцу и подобию? «Культурный американец не признает за отечественной кинематографией права называться искусством, — свидетельствовали Ильф и Петров. — Больше того: он скажет вам, что американская кинематография — это моральная эпидемия, не менее вредная и опасная, чем скарлатина или чума. Все превосходные достижения американской культуры — школы, университеты, литература, театр — все это пришиблено, оглушено кинематографией. Можно быть милым и умным мальчиком, прекрасно учиться в школе, отлично пройти курс университетских наук — и после нескольких лет исправного посещения кинематографа превратиться в идиота».
Это было написано в те далекие годы, когда будущего режиссера Расса Майера еще не пускали в кинотеатр без сопровождения родителей. С той поры много воды утекло, много кинопленки израсходовано.
— Отслужив в армии, Майер стал зарабатывать на жизнь тем, что поставлял во фривольные журнальчики фотографии обнаженных девиц, — смущенно глядя в сторону и хихикая в ладошки, рассказывал нам критик-»оптимист». — Однажды одному владельцу бурлеска в Калифорнии пришла в голову блестящая мысль: сделать фильм с раздеванием и прочими пикантными штучками. В поисках режиссера он наткнулся на Майера. Получив на расходы буквально нищенскую сумму — двадцать четыре тысячи долларов, Майер с помощью примитивных съемочных средств в шесть недель состряпал фильм под названием «Аморальный мистер Тиз».
Рассказывать его содержание я не буду: язык не поворачивается. Скажу только, что сперва владельцы кинотеатров не посмели пустить этот, с позволения сказать, художественный фильм на экраны, и он шел в бурлесках, ночных клубах и прочих злачных местах. Но мало-помалу «Аморальный мистер Тиз» растолкал локтями конкурентов, проник и на массовый экран, принеся своим создателям свыше миллиона долларов чистого дохода. А это уже не шуточное дело, джентльмены. Перед таким фильмом раскроешь любую дверь, а перед режиссером, который двадцать четыре тысячи долларов превратил в миллион, не зазорно и шляпу снять. С тех пор за Майером в Голливуде закрепились две клички: «Король голых» и «Аморальный мистер Майер».
Но должен вам сказать, в голливудское высшее общество его довольно, долго не допускали. Брезговали. И работы ему в Голливуде не давали.
— С тех пор он сделал около двух десятков порнографических фильмов, — вступил в разговор критик» пессимист». — Один другого бесстыднее. Самое ужасное то, что эти фильмы смотрят десятки миллионов людей, в основном молодых людей. О боже, куда мы идем! Куда катится наша больная Америка! Есть ли предел падению нравов?
После этих взволнованных восклицаний наступила пауза. Это была минута скорбного молчания. Критики-либералы почтили память юных душ, павших жертвами аморального мистера Майера. Критик-»оптимист» даже приложил руку к своей грудной клетке, где-то между сердцем и селезенкой. Критик-»пессимист» прикрыл ладонью глаза, как будто боялся показать нам свою душевную боль. Может быть, в эту минуту они думали о своих детях?
— Да, король обнаженных обратил на себя внимание, — продолжал критик-»оптимист», справившийся, наконец, с волнением. — Не так давно президент компании «20 век — Фокс» знаменитый Ричард Занук неожиданно велел показать ему последнюю работу Майера — «Ласка». Ну и фильм, скажу я вам!
— Суперпорнография! — буркнул критик-»пессимист».
— Так вот, посмотрев «Ласку», Занук спросил своих помощников:
— Сколько выручки принесла эта картина?
— Уже шесть миллионов долларов.
— А сколько этот… как его?.. Король голых истратил на ее производство?
— Семьдесят две тысячи долларов.
— Всего-навсего?! — удивился Занук. — Почему же мы до сих не подписали с ним контракт? Такие люди на земле не валяются! Если он сделал такой прибыльный фильм в кустарных условиях, то, представьте себе, что он может сотворить, если ему дать наш бюджет и голливудское оборудование?