К усадьбе через лес ведет длинная немощеная дорога. Мы уже лет десять не видали проселочных дорог. Да еще таких, через которые непрерывно скачут косули, еноты и специфически американские звери — скунсы. Косули подходят к самому дому. Им нет дела до того, что мы вытащили на террасу винчестер Андрея и собираемся исказить тишину стрельбой в цель.
В косулю стрелять не хочется. Прежде всего непонятно — что с ней делать потом. Но вдруг, на короткий миг, возникает ощущение оружия, инстинкт охотника и преследователя. Появляется чужое, кажется, чувство, что можешь выстрелить и убить, и не только убить, но и освежевать и поджарить на сделанном самим вертеле. Это, надо полагать, нормально. Атавистические инстинкты — признак душевного здоровья, сигнал из глубин генной структуры о том, что ты еще существуешь как биологический вид. Но привет от первобытной орды быстро улетучивается, и мы прилежно палим в бесчувственную жестянку на березе.
Родовую память мы удовлетворяем рыбной ловлей — занятием вроде бы более невинным, но, если вдуматься, куда более жестоким. Удел попавшей на крючок рыбы — пытка и медленная смерть. Но человек рыбу не жалеет, потому что она непохожа на него: живущая в воде без рук и ног, совсем чужая.
Приезжая к Андрею летом, мы встаем вместе с ним в четыре часа утра и долго варим кукурузную кашу для карпа. Сами мы пьем пустой кофе, чтобы как следует проголодаться к завтраку, а каша пахнет так, что нас посещает желание заправить ее на молдавский манер мясной подливкой и помидорами и никуда не ходить. В холодильнике остужается что положено, и к завтраку можно достичь полного блаженства. Но нас ждет карп, как ждала Рыба старика Сантьяго, а Белый Кит — капитана Ахава.
Правда, карпа ловит неизменно Андрей. На нашу долю достаются мелкие костистые твари, годные только на первый заброс в уху. Но зато мы смотрим, как сходит туман, на метр покрывавший реку. Мы сидим па разных концах лодки и часами не разговариваем друг с другом, что довольно-таки странно для соавторов. Странность эта легко объяснима — в течение всего времени в голову приходит только одна мысль: за три часа ни одной мысли. Поникнув головой, сидишь посреди реки, сжимая удочку и неотрывно глядя на леску, и понимаешь, что эта нить толщиной в десятые доли миллиметра — единственное, что связывает тебя с природой. Ненадолго. Ненадолго потому, что уже завтра ты окажешься в своей квартире с двадцатью четырьмя электрическими приборами — от кофемолки утром до телевизора вечером, с компьютером, на экране которого ты будешь читать собственные жалобы на бессмысленную пунктирную жизнь.
Но пока вокруг полным-полно шедов. Большие селедки-шеды поднимаются высоко к истокам Делавера, совершенно спятив от икрометания, и ведут себя, как накурившиеся дури подростки. Они ходят неровными кругами вокруг лодки по самой поверхности, так что плавники торчат над водой, словно в фильме «Челюсти». Они уже не жильцы, но если не хотят жить, то и умереть с достоинством отказываются. Шеды не клюют, пренебрегая подброшенной к самому носу наживкой с аппетитной кашей и вкусными червями. Кажется, что шеды пресыщенны, как шведы, но на самом деле они просто ничего не соображают. Кашу и червей сжирает мелочь без названия, которую мы все-таки выбросим лишь после того, как выварим, но вся надежда на Андрея. Он бьется с карпом и, конечно, побеждает. На обед у нас гигантская рыба длиной в 30 дюймов. Вес неизвестен. Рулетка у Андрея есть, потому что он строитель. Весов нет, потому что он не торговец.
Еще до того, как мы дали Андрею прочесть великую книгу Генри Торо «Уолден, или Жизнь в лесу», он не раз говорил о своей неприязни к заработку путем торговли и перепродажи чего бы то ни было. Это дело кажется ему вторичным, не основным, не изначальным. Выдающийся писатель и отшельник Торо писал так: «Пробовал я торговать, но установил, что тут требуется лет десять, чтобы пробить себе дорогу, но тогда уж это будет прямая дорога в ад».
Андрей настроен не столь решительно. Многие его друзья, еще с Союза, стали владельцами торговых бизнесов и различными посредниками. Просто для него самого этот вариант неприемлем. Ему не нравится и нынешняя работа: изготовление какой-то мебели. Андрей с точностью подсчитал — когда он сможет окончательно перебраться в усадьбу, чтобы никогда уже не жить ни в Нью-Йорке, ни в любом другом месте с населением больше трех человек, составляющих его семью.
Разумеется, это будет жизнь, ограниченная только необходимым. Но понятие необходимости относительно. У Андрея нет галстука, но есть трактор.