Выбрать главу

Что может опорочить Мадонна, мы не знаем, но споры продолжаются. Историю современной цивилизации легко представить как историю раздевания женщины. Чем стремительней поступь прогресса, тем быстрее спадают одежды с раскрепощенного женского тела.

Недаром поправка к конституции США о свободе печати была сразу понята как приглашение к журнальному стриптизу. Демократия и обнаженность шагают нога в ногу. Чем меньше в каком-нибудь государстве свободы, тем закутаннее женщины этой страны. Возьмем Иран для примера.

Получается, что порнография не только сестра демократии, но и ее индикатор.

Сами женщины это понимают прекрасно (за исключением феминисток, которые в порножурналы не проходят по качеству). Как сказал один из крупных деятелей «грязного бизнеса», «сейчас больше девушек мечтают попасть на обложку «Плейбоя», чем в Белый дом. Президентом можно стать и в старости».

Девушки торопятся, и правильно делают. Прогресс неизбежен, и пока Новый Свет все еще спорит, кому можно появляться в голом виде, а кому нельзя, Старый Свет уже практически узаконил обнаженное тело. Хотя бы в качестве «купального костюма».

На всех пляжах Европы — от средиземноморских до скандинавских — любой турист может наслаждаться зрелищем голых купальщиц. С непривычки кажется, что попал в женскую баню, но уже через полчаса смущение проходит. Правда, вместе с ним исчезает и тайна женских прелестей… За прогресс приходится платить.

В наше время с каждым годом остается все меньше покровов — и в прямом и в переносном виде. Вот откроем мы журнал с фотографиями Мадонны и обнаружим, что она, как все люди, под одеждой голая.

Еще одним секретом меньше.

О ПИРОГАХ И КНИЖКАХ

Это принято так считать» что на Брайтон-Бич только пьют и едят.

Американская пресса стала все чаще писать о том, что на Брайтоне еще и убивают. Нам это кажется нормальным: должен ведь как-то завершаться жизненный цикл, так достойно представленный питьем и едой.

Объективности ради надо сказать, что пьют на Брайтоне меньше, чем в былые годы. Когда мы приехали сюда» вдоль океана стояли полупустые дома, а знаменитый ныне «бордволк»[19] был знаменит совсем не гастрономом «Москва», фламандскими телами наших женщин и шашлыками — тогда на бордволке хозяйничали темно-коричневые хулиганы. Редким эмигрантам в ту пору ничего не оставалось, как принимать самостоятельно кварту водки «Гордон» и выходить на местную шпану с одной только русско-еврейской отвагой: автоматы «узи» получили распространение среди третьей волны несколько позже.

Сейчас процветающий Брайтон успокоился. Сражения происходят только на почве большого бизнеса с применением ручных гранат и артиллерии, что требует трезвого расчета, а не пьяной удали. Да и американская коктейльная зараза проникает в здоровый эмигрантский организм. Мы с горечью замечаем все больше соотечественников, заказывающих в ресторанах «Отвертку» или «Кровавый Мейер». Пьют на Брайтоне меньше, зато едят по-прежнему. Сюда редко-редко — как птица до середины Днепра — долетает худой призрак диеты. И это правильно, потому что стиль Брайтона — поэзия. Каждый продуктовый магазин — поэма экстаза. И вы чувствуете, как воспаряет ваша иссушенная избыточно богатой Америкой душа, когда вы произносите заказ: «Полтора паунда поросятины, сыр российский нарезать, тараньки шесть штучек помягче, икры полпаунда, если несоленая, конфеты «Белочку на севере а ну-ка отними!», валидол советский в таблетках свежий». Только зазнавшиеся от похудания люди — а чем, собственно, гордиться? — брезгливо морщатся при виде чесночной колбасы бобруйского разлива. Можно подумать, что вместе с туловищем утончается дух и наряду с отварным шпинатом без соли они поглощают одни сонеты. На самом деле только полноценный человек подготовлен к восприятию духовной продукции человечества. Вспомним обжору Рабле, кулинара Россини, знатока вин Мандельштама, гурмана Булгакова. Даже тощий унылый Гоголь тайком мечтал о еде: «А в обкладку к осетру подпусти свеклу звездочкой, да снеточков, да груздочков, да там, знаешь, репушки, да морковки, да бобков, там чего-нибудь этакого, знаешь, того-растого, чтобы гарниру, гарниру всякого побольше».

Еда и литература идут по жизни рука об руку. И совершенно ясно, что утрата интереса к одной из этих сфер немедленно влечет ущербность в другой. Человек малограмотный не может быть гурманом. Равнодушный к еде чужд литературе. Может, кто-то сочтет такое наше заявление излишне определенным. Но мы стоим на своем твердо: за нами — века авторитетов. Уж на что Чехов был врач, но и тот писал отнюдь не о диете, а о еде. И как писал! Рассказ «Сирена» мы бы предложили читать в пыточных камерах: муки невыносимы, если после чтения не броситься тут же на кухню.

вернуться

19

Променад на пляже; здесь — набережная.